Леонид Млечин - Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году

Солдаты заявляли о своих правах и требовали к себе уважения. Гучков шел им навстречу. Отменил обращение к солдату на «ты». Отменил «оскорбительные для чести солдата и вредные для его здоровья» распоряжения. Офицеров лишил денщиков и вестовых. Приказ военного министра № 114 разрешал рядовым военнослужащим «курение на улицах и в общественных местах, посещение клубов и собраний, езду внутри трамваев, участие в качестве членов в различных союзах и обществах, образуемых с политической целью».

Одно послабление следовало за другим, ломая привычные устои воинской службы. Солдаты и матросы требовали отменить погоны. 16 апреля Гучков подписал приказ: снять погоны на флоте «в соответствии с формой одежды, установленной на флотах всех свободных стран». 18 апреля новый приказ Гучкова: «На берегу вне строя отдание чести отменяется. Военнослужащие при встрече могут взаимно приветствовать друг друга, прикладывая руку к головному убору. Это взаимное приветствие, будучи необязательным, зависит исключительно от доброй воли и такта встречающихся».

Как и все, что делало в те месяцы Временное правительство, приказ был половинчатый. Не устроил ни офицеров, считавших, что армия рушится, ни солдат, которые офицеров ненавидели и не хотели их приветствовать ни в строю, ни вне строя. Матросы и солдаты настаивали на отмене воинских чинов и званий.

Военная комиссия, назначенная Временным правительством, составила Декларацию прав солдата. Она подтверждала право солдата участвовать в политических организациях, ходить вне службы в гражданском. Гучков отказался подписывать эту декларацию. Ему пришлось уйти с поста министра.

Дела в армии можно было наладить, считал хорошо знавший его человек, «если бы Военное министерство возглавлял человек открытой, веселой души, боевой выправки и того особого, непередаваемого очарования, за которое солдаты испокон веков именуют любимых начальников «орлами». Гучков «орлом» не был. По своей внешности он был скорее нахохлившимся петухом».

«Как гром среди ясного неба: отказался от обязанностей военного министра А.И. Гучков, – записал в дневнике современник. – Уж если он, которому доступны все тайны войны, пришел в отчаяние от настоящего положения, то кто же теперь будет верить в доведение войны до победного конца? Войско сейчас не войско, а орда, живущая и управляемая митингами».

Фронтовики ненавидели тыл, буржуев, торговцев, вообще обладателей материальных благ. Все сдерживающие факторы – законы, традиции, запреты – исчезли. С фронта вернулся человек с винтовкой, который все проблемы привык решать силой. Марксисты не зря говорили, что исход дела решат не теракты, не револьверы и не бомбы, а настроения людей: химия взрывчатых веществ не может заменить массы.

Все военные годы в обществе шло накопление агрессивности. Вот как одна из уральских газет писала о настроениях людей:

«Присмотритесь к улице нашего дня, и вам станет жутко. У нее хищное, злобное лицо. В каждом обыденном практическом движении человека из толпы – кем бы он ни был – вы увидите напряженный инстинкт зверя. Никогда еще закон борьбы за существование не имел столь обильных и ярких проявлений в человеческом обществе».

Это предвестие кровавой и тотальной Гражданской войны, которая на долгие годы охватит всю Россию.

В 1917 году от политических симпатий армии зависела судьба страны. Люди в серых шинелях не хотели сражаться с внешним врагом , зато открыли внутренний фронт.

Отправленные на войну миллионы молодых мужчин надолго остались без женщин, это аккумулировало напряжение, разрядившееся после февраля семнадцатого. Скабрезные разговоры о тобольском крестьянине Григории Распутине, будто бы проникшем в спальню императрицы Александры Федоровны, солдаты восприняли как нечто очень личное. В их глазах императрица совершила двойное предательство – изменила и стране, и мужу. В траншеях только и разговоров было, что «пока мы гнием в окопах, дома наши жены гуляют и спят с военнопленными».

Часть солдат сами расширили свой сексуальный опыт в годы войны, отсюда резкий рост венерических заболеваний. Тыловые города были заполнены бравыми воинами, которые волочились за сестрами милосердия. Болезнь, обещаниями излечить которую пестрели последние столбцы газет, называлась на фронте не сифилисом, а «сестритом». При этом солдаты уверились в том, что все женщины – блудницы и не хранят им верность.