Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Где похоронены погибшие, никто не знал. Ходили слухи, что кагэбэшники сбросили трупы в шахту, что утопили в болоте, что милиция закопала убитых в безымянных могилах на кладбищах по всему Черноземью. Правды не знал никто.

Почти 30 лет история о Новочеркасском восстании оставалась государственной тайной. В 1962 году рабочие Новочеркасского электровозостроительного завода, недовольные ростом цен и сокращением зарплат, впервые в России взбунтовались со времен бурных послереволюционных лет. По приказу из Москвы военные открыли по безоружным демонстрантам огонь из автоматов. Погибли по меньшей мере 24 человека, десятки были ранены. Вскоре, исполняя кремлевское распоряжение, судьи приговорили семерых “зачинщиков беспорядков” к смертной казни. В течение трех дней из всех газет и журналов исчезло слово “Новочеркасск”. Даже западные наблюдатели почти ничего не знали об этой кровавой расправе. Несколько страниц схематичному описанию происшедшего посвятил Солженицын в третьем томе “Архипелага ГУЛАГ”, но это, конечно, было названо “антисоветской пропагандой” и до 1990 года оставалось под запретом.

Теперь, когда шахтеры снова забастовали, когда КГБ, армия и сам Горбачев чувствовали угрозу со стороны национальных движений и политических оппонентов, когда в городах не хватало продуктов и усиливались межэтнические конфликты, — теперь разговоры о столкновении, о гражданском неповиновении и о возможности кровопролития шли постоянно. После расстрелов демонстрантов в Тбилиси, Баку и Вильнюсе стало ясно, что власть, невзирая на все реформы, может пустить в ход танки, автоматы и даже отравляющие газы, если речь зайдет о ее выживании. Как будто с того летнего дня 1962 года ничего не изменилось.

Кроме 24 убитых, была, по крайней мере, еще одна жертва Новочеркасского расстрела: генерал Матвей Шапошников, убежденный коммунист, получивший звезду Героя Советского Союза за участие его танковой бригады в кровопролитных сражениях в Великую Отечетвенную войну. Задолго до появления Сахарова и диссидентов Шапошников совершил немыслимый поступок. Получив приказ “атаковать” новочеркасских демонстрантов танками, он отказался его выполнить.

Когда я познакомился с генералом, ему было уже 84 года. Политическое руководство через три года после Новочеркасского расстрела заставило его подать в отставку. Он был по-прежнему крепок и деятелен. Рукожатие было такой силы, что, похоже, он мог ударом расколоть грецкий орех. Шапошников жил в Ростове-на-Дону с дочерью, зятем и внуками. Обстановка в квартире была по-военному аккуратной. На расставленных книгах, на памятных вещах — ни пылинки.

“Будем разговаривать лицом к лицу”, — сказал Шапошников, подняв тяжеленное кресло и ставя его напротив себя. Генерал был старше советской власти: “Я прекрасно помню, как 11-летним мальчишкой в 1917 году распевал революционные песни: «Марш, марш вперед, рабочий народ!» … Всю жизнь я верил в советскую власть, а тут мне приказывают стрелять в наших людей, в безоружных. За свой отказ я заплатил всем. Меня лишили звания, наград, исключили из партии. Велели уйти в отставку «по состоянию здоровья». А моя жена, моя любимая, любимая жена — она в конце концов заплатила за это еще дороже. Она умерла несколько лет назад, и я уверен, что умерла она из-за того, что нас так преследовали. Она просто не могла больше этого вынести”.

Генерал признавался, что не проходило часа — даже теперь! — когда он не вспоминал бы те дни. Утром 1 июня 1962 года новочеркасская партийная печать сообщила о решении правительства повысить розничные цены на мясо и масло минимум на 25 %. А придя на электровозостроительный завод, рабочие узнали, что их зарплату сократят на 30 %. В обеих городских газетах — “Молоте” и “Знамени коммуны” — говорилось, что это “временные меры” во имя прогресса и “в интересах народа”. Но на этот раз рабочие почему-то не поверили официальной демагогии. Негодование их было так велико, что они позабыли страх. Забыли они и о “партийной дисциплине”, когда решили требовать ответа у директора завода Курочкина, личности малоприятной и отпетого бюрократа.

— На что нам жить дальше? — спрашивали рабочие.

— Жрали пирожки с мясом, теперь будете жрать с ливером! — ответил Курочкин. (Солженицын приводит другую версию слов Курочкина, про “пирожки с джемом”.)

Рабочие пришли в ярость. Включив заводскую сирену, они начали собираться во дворе у заводоуправления. Они решили объявить забастовку. Появились плакаты: “Мясо, масло, повышение зарплаты!”, “Нам нужны квартиры”. Со стен сорвали портреты Хрущева и сожгли их. Перепуганное заводское начальство заперлось у себя в кабинетах. Городские партийные руководители отказались встречаться с бастующими.