Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Летом 1989 года, в то самое время, когда революция стараниями шахтеров докатилась до Сибири, Анатолий Щеглов провожал меня из своего поселка до остановки, откуда можно было на трамвае доехать до Кемерова. Он приглашал меня приехать к нему снова. “Отвезу вас порыбачить в тайгу”, — сказал он. Когда спустя полтора года шахтеры вновь забастовали, я вернулся в Сибирь. Большинство обещаний правительства были нарушены, условия жизни и работы шахтеров нисколько не улучшились. Тротуары по дороге к дому Щеглова на улице 2-й Пятилетки были покрыты черной снежной коркой, воздух был холодный и загазованный.

Телефона у Щеглова не было. Я шел наудачу, надеясь застать его дома. Открыв дверь, он поздоровался со мной так, будто я уехал неделю назад, а визит американца в Ягуновскую — обычное дело. Он выглядел отмытым, более спокойным, но сильно постаревшим. Его лицо испещряла густая сеть морщин. “С работы я ушел, — сказал он. — Случилось то, к чему дело и шло”. Оказалось, что еще в зиму нашего знакомства широкоплечий Щеглов сел однажды вечером после ужина в кресло — и тут у него случился инфаркт. Он описывал это так: “Будто лошадь в грудину лягнула”. Ему было 50 лет. “Обычная история у нас, горняков, — рассуждал Анатолий. — Завязываешь в 50, если повезет — доживешь до 55-ти. Сомневаюсь, что дольше протяну”.

Теперь его дни были заполнены стояниями в очередях в пустых продуктовых магазинах и мотаниями между заплеванными больницами в поисках нужных врачей, аспирина, глицерина в таблетках. “Стариковская жизнь”, — подытожил он. Но его радовала выдержка и решительность шахтеров по всей стране. Нынешние забастовки уже не имели ничего общего с июлем 1989-го. “Это теперь уже не про мыло и оплачиваемый отпуск”, — говорил Щеглов. Теперь шахтеры требовали отставки горбачевского правительства и отказа от социалистической системы. “Никаких иллюзий больше, никаких сказок про социализм, — объяснял Щеглов. — Сначала бастовали ради куска хлеба и шмата мяса. Ничего из обещанного мы не получили. Жить стало только хуже. Теперь мы поняли, в чем дело. Менять нужно систему”.

С начала марта 1991 года в забастовке участвовали уже больше 300 000 шахтеров. Оставшиеся 900 000 работали только ради того, чтобы государственная экономика не рухнула. Лидеры бастующих сознавали, что в противном случае их борьбу никто не поддержит. Такая стратегия была обдуманной и эффективной. На ближайшие недели были назначены предупредительные забастовки ленинградских машинистов, самарских электриков, одесских докеров.

Забастовки действовали устрашающе на кремлевских реакционеров. Они знали, что радикализация рабочих — или, как писалось в марксистских учебниках, рост сознательности пролетариата — могла нанести гибнущему режиму смертельный удар. Советская власть без особого ущерба переживала демонстрации городских демократов, но рабочие могли попросту отрубить свет в Кремле. И шутить никто не собирался. “Игры кончились, — повторял Щеглов. — Игры кончились”. На заседании Верховного Совета РСФСР большинство депутатов осторожно поддакивали Ельцину, требовавшему отставки Горбачева. Но затем на трибуну вышел лидер горняков Кузбасса Анатолий Малыхин и заявил: “Мы готовы затопить шахты”. Шахтеры больше не желают терпеть систему, которая высосала из них всю кровь. Либо вы возглавите наступление, заявил он российским парламентариям, либо мы.

Через несколько дней после его выступления я встретился с Малыхиным у него в номере в гостинице “Россия”. Повсюду были следы ночного обсуждения следующих шагов: листовки, забитые окурками пепельницы, немытые стаканы. Где бы ни находился Малыхин, это место тут же превращалось в забастовочный штаб. Телефон надрывался от звонков из забастовочных комитетов Сибири, Украины, Дальнего Востока, Воркуты. Поздравляли, спрашивали, советовали, обсуждали планы.

— Тогда пошли они все, — говорил он какому-то кузбасскому собеседнику. — Мы вернемся на работу, когда выполнят наши условия. Не раньше.

Уверенности и целеустремленности у Малыхина было больше, чем у любого либерала в Москве и Ленинграде. Он был серьезен, без всякой театральности, без тени иронии. В 1989 году, договорившись с Горбачевым о прекращении забастовок, шахтеры поверили генсеку на слово. Это была ошибка, и они не повторят — вот и все.

“Никто не принижает заслуг Горбачева, но у каждого человека есть свое время, свой пик возможностей, как у машины, — рассуждал Малыхин. — Горбачев думает, что он человек уникальный. Вначале он действительно много сделал. Снимаем перед ним за это шляпу. Но он должен был еще год назад или раньше радикально изменить систему. Тогда бы он нашел себе место в новой политике. Но он этого не сделал. Он вцепился в свои социалистические принципы. И теперь от него больше вреда, чем пользы. Если Горбачев такой умный, почему он до сих пор покрывает КПСС? Говорят, что он собирается послать на шахты войска. Ну, если он это сделает, среди солдат будут тысячи убитых”.