Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Волкогонов оказался куда более нелицеприятным биографом Сталина, чем ожидали многие либеральные критики. В “Триумфе и трагедии” Сталин показан трусом, никчемным главнокомандующим в годы войны, “наиболее выдающейся посредственностью”, согласно характеритике Троцкого. Волкогонов представил убедительные документальные свидетельства того, как Сталин, черкая сине-красным карандашом, лично отдавал распоряжения об убийстве тысяч человек так же непринужденно, как в баре заказывают напитки.

Волкогонов приводил рассказ старого большевика И. Д. Перфильева, много лет проведшего в лагерях:

“Однажды, обсуждая с Ежовым в присутствии Молотова очередной список, Сталин, не обращаясь ни к кому, обронил:

— Кто будет помнить через десять-двадцать лет всех этих негодяев? Никто. Кто помнит теперь имена бояр, которых убрал Грозный? Никто… Народ должен знать: он убирает своих врагов. В конце концов, каждый получил то, что заслужил…

— Народ понимает, Иосиф Виссарионович, понимает и поддерживает, — как-то машинально откликнулся Молотов”.

В Москве я довольно близко познакомился с Волкогоновым: сначала я знал его как военного историка, потом как политического изгоя и, наконец, как депутата-радикала, в 1990-м избранного в Верховный Совет РСФСР, и советника президента Ельцина по оборонным вопросам. Даже в начале нашего знакомства, когда Волкогонову, разговаривая о своей работе, приходилось вести себя очень осмотрительно и выбирать, с кем и как о ней говорить, — даже тогда он не скрывал, какое глубокое впечатление оставляли у него дни работы с архивными документами.

“Я возвращался домой после работы со сталинским архивом в состоянии глубокого потрясения, — рассказывал мне Волкогонов. — Помню, как вернулся домой, прочитав материалы за 12 декабря 1938 года. Он подписал в тот день 30 расстрельных списков — всего около пяти тысяч человек, среди которых были и люди, которых он знал, его бывшие друзья. Это, разумеется, было еще до суда. Тут не было ничего удивительного. Меня потрясло не это. Оказалось, что после этого он поздно ночью отправился в личный кинотеатр и посмотрел два фильма, в том числе «Веселых ребят», популярную комедию того времени. Я просто не мог понять, как, подписав смертный приговор нескольким тысячам человек, он мог смотреть такое кино. Но я уже начинал догадываться, что моральные проблемы диктаторов не мучают. И вот тогда я понял, почему расстреляли моего отца, почему моя мать умерла в ссылке, почему погибли миллионы людей”.

Волкогонов родился в 1928 году в станице под Читой. Через какое-то время семья перебралась на Дальний Восток, на тихоокеанское побережье. Его отец был агрономом, мать занималась детьми, их было трое. В 1937-м, в разгар террора, Антона Волкогонова вызвали в партийный комитет и там арестовали за хранение “политически вредной” литературы — статьи “правого уклониста” Николая Бухарина. Больше Волкогонова-старшего никто не видел. “Он просто сгинул в той мясорубке. Когда я уже был старше, мать шепотом сказала мне: «Твоего отца расстреляли. Никогда, никогда об этом не говори»”.

Семью “врага народа” сослали в деревню Агул в Красноярском крае. Рядом с деревней рос и ширился комплекс исправительно-трудовых лагерей. Ребенком Волкогонов видел длинные колонны заключенных, которые шли пешком от железнодорожной станции до лагеря, 80 километров. В картинах его детства всегда присутствовали сторожевые собаки, колючая проволока и вышки. Каждый месяц строители НКВД огораживали новые участки земли и строили новые бараки. Лагерная охрана рыла в сосновом лесу длинные траншеи и по ночам вывозила туда на санях трупы. Собирая в лесу кедровые орехи, дети часто слышали стрельбу. Звук, как вспоминал Волкогонов, “такой, будто рвут холстину”.

Мать Волкогонова умерла вскоре после войны. Как многие сироты, Дмитрий Антонович, призванный в армию, там и остался. Его брата и сестру усыновили. В 1940-е и 1950-е сначала рядовой, потом молодой офицер Волкогонов изучал догматы общественно-политических наук. Он быстро понял, что даже малейшее отклонение от узаконенного стандарта не останется незамеченным. В конце “Триумфа и трагедии” Волкогонов нарисовал и собственный портрет внутри системы. Он писал о тех временах, когда изучал военное дело и идеологические предметы:

“В вузах прежде всего проверялось, как студент конспектирует сталинские труды. Помню, в бытность курсантом Орловского танкового училища после семинара меня задержал преподаватель. Это был уже немолодой подполковник. Курсанты его любили, если так можно сказать, за «добродушие». Когда мы остались одни, этот подполковник… подавая проверенный им мой конспект первоисточников, негромко, по-отечески, сказал: