Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

“Мы движемся к многопартийной демократии, к политическому рынку, но КПСС к этому не готова, — говорил он. — Боюсь, что к этому рынку не готов даже Горбачев”.

После беседы с ректором я направился к выходу, но по дороге увидел написанное от руки объявление: “Сегодня вечером в Ленинской аудитории показ американского фильма”. Какого фильма — не указано, но я все равно пошел. В Ленинской аудитории яблоку негде было упасть. Свет погас, и на экране замелькали знакомые лица Майкла Дугласа и Чарли Шина. Высшая партийная школа КПСС представляла “Уолл-стрит”!

Если бы я раньше не знал, что коммунистическая идеология умерла, то к финальным титрам у меня не осталось бы никаких сомнений. Послушники коммунистического монастыря, в котором взращивали новое поколение служителей культа ленинизма, реагировали на нравоучительную историю об американских финансистах так, что бедному Оливеру Стоуну впору было бы разрыдаться. Они восприняли фильм не как предостережение против проявлений алчности, не как агитку, побуждающую лучших и одаренных делать выбор в пользу добропорядочной жизни и общественно полезного труда. Отнюдь не так. Они пожирали глазами вещи: длинный лимузин с баром и телевизором, суши-машину, стейки в ресторане “21”, роскошные манжеты рубашек Turnbull & Asser, которые носил Майкл Дуглас. Как же им нравились эти рубашки! Когда молодой брокер Чарли Шин впервые зашел в свою новую квартиру на Ист-Сайде — круговой обзор, вид, за который не жалко умереть, — юные ленинцы испустили протяжный вздох.

“С моделями мы покончили. С догмами тоже. Теперь мы можем говорить только о целях”, — говорил мне Шостаковский. Именно так. В Ленинской аудитории цели были очевидны. В кульминационный момент, когда герой Дугласа, подражая Айвену Боски [100] Айвен Боски (р. 1937) — американский финансист, замешанный в крупном скандале 1980-х, связанном с инсайдерской торговлей на Уолл-стрит. Прототип Гордона Гекко — персонажа Майкла Дугласа в фильме Оливера Стоуна “Уолл-стрит” (1987). , произносит коронную фразу: “Жадность — это хорошо!”, юные коммунисты дали себе волю и одобрительно завопили. Без намека на иронию.

Когда мы выходили из Ленинской аудитории, со мной заговорил студент из Вьетнама Муен Тан Конг, приехавший учиться по обмену: “Я могу только сказать по этому поводу, что коммунизм — противоположность капитализма, по-моему, так. А партия — это авангард. Мы это сейчас проходим. Но все очень сложно. А кино хорошее, правда?”

На начало марта 1990 года были назначены выборы в местные органы власти. В результате к управлению должны были прийти новые люди — мэры, главы районов и пр. Такое скоропалительное испытание многопартийности, пребывавшей еще в младенческом состоянии, не было справедливым. У коммунистов, чтобы удержаться на плаву, были ресурсы и деньги, а если этого окажется недостаточно — КГБ. Большинство же новых партий состояло из нескольких десятков человек. Для собраний они арендовали помещения и произносили там ужасающе скучные речи. Иногда были еще бутерброды.

Но демократы были уверены в победе. Уже в первые недели после коллапса однопартийной системы молодой московский политик Илья Заславский начал свою кампанию с поразительного обещания. Он сказал избирателям Октябрьского района, что, если его изберут в местный совет и назначат председателем, он — ни больше ни меньше — сделает так, что семь десятилетий экономического бедствия будут забыты как дурной сон. “Мы построим капитализм в одном отдельно взятом районе”, — провозгласил он. Намек был понятен: в свое время Сталин намеревался построить “социализм в одной отдельно взятой стране”.

Неслабое предвыборное обещание! Можно было только пожелать Заславскому удачи. Октябрьским районом управляли те же партийные аппаратчики, которых я навещал пару лет назад по приезде в Москву, и управляли они так же бездарно. Как и прочих жителей, меня удручало плачевное состояние района: всюду груды мусора, который никто не убирал, пустые магазины, осыпающиеся здания, заброшенные стройки. Район превратился в трущобу. И примерно так же выглядели почти все городские районы в стране. Заславский предлагал средство лечения — свободное предпринимательство. То самое, которое Ленин давным-давно назвал паразитизмом и которому отказал в будущем.

Лидеры демократической оппозиции, в том числе Заславский, расценивали в это время Верховный Совет только как площадку для телевизионных дебатов. Его депутаты были в лучшем случае послушны Горбачеву, в худшем — придерживались консервативных взглядов. После драматических событий и бурного выплеска гласности на первой сессии Съезда народных депутатов сторонники обновления довольно скоро убедились, что собрание депутатов не имеет возможности двигать вперед экономические и политические реформы. Поняв это, главные российские реформаторы переключились с общенациональной деятельности на региональную. “Демократическая Россия” — альянс всех демократических сил, от “Мемориала” до недавно зарегистрированных социал-демократических партий — надеялась, что в городские и районные советы придут ее люди. Народные фронты в балтийских республиках, в Центральной Азии, в Закавказье хотели того же. Ельцин рассчитывал получить кресло в российском парламенте и превратить эту институцию в платформу для прихода к власти. Заславский надеялся проделать то же на более скромном уровне.