Иван Солоневич - Две силы

– Никому не спится, – констатировал он деловым тоном. – А, как я полагаю, человеку и есть хочется, вчерась то мы его не очень уж угощали, ну, а теперь уже можно. Еремей Павлович бережно усадил мистера Питера в нечто вроде кресла – основательные дубовые колья, обтянутые медвежьей шкурой.

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Довольно плохо, – сказал мистер Питер. – Ничего, конечно, опасного, но всё болит. Это, вы говорите, первая ступень допроса?

– Первая, – ответил Валерий Михайлович. – Не стоит говорить об остальных.

– И люди всё-таки выдерживают?

– Говорят, выдерживают. Но те, кто выдержали, больше ни о чём не говорят.

– Понимаю, – сказал мистер Питер. – Но всё-таки ходить я почти не могу.

– Если суставы в повреждении, – пояснил Еремей Павлович, – первое дело – спокой. И ходить вам вовсе незачем.

– А, главное, нужно выпить и спать. Вчера желудок у вас был пустой, отвык от еды, сейчас…

– Вот, я, еловая голова! – Еремей Павлович даже хлопнул себя ладонью по лбу. – Такое и совсем забыть! Я сейчас… – Еремей Павлович исчез в одну из дверей.

– А вы о Боге и о человеке беседуете, – спросил мистер Питер с чуть заметной иронией в голосе. – Я думал, это только у Достоевского…

– Нет, не только у него. Мы сейчас говорили, кажется, о культуре вообще.

– Я говорил, – подтвердил Потапыч, – что, вот, раньше простой народ думал, что образованные – они знают, научить могут, вот и научили… Сидим мы тут, как мышь под метлой, смываться собираемся, а куда смываться, и вовсе неизвестно. А вам, товарищ американец, я, вот, водчёнки налью, тут, вот, рябки жареные, я их сейчас подогрею, вот рыба всякая, вчера ели-ели, а даже и папаша-то мой и тот не осилил.

Еремей Павлович появился, держа в руках огромную грязную бутылку какого-то допотопного образца.

– Брось наливать, Потапыч, вот этой водке лет тридцать, а, может, и пятьдесят, ещё от старых заимщиков осталась. Я, правду говоря, тоже три бочки давно закопал, то ли пропадут, то ли товарищи выпьют. Ты, Потапыч, достань там из шкафа рюмки, такое зелье пить стаканами и вовсе невозможно, враз без ног останешься.

Еремей Павлович весьма поверхностно обтёр бутылку какой-то тряпкой и откупорил ее. В рюмки была налита светло-желтая жидкость, наполнившая всю комнату каким-то специфическим запахом. Валерий Михайлович втянул в себя воздух.

– Это, вероятно, что-то вроде старки?

– Точно так, Валерий Михайлович. В немецкую войну нам раза два попадалась вроде вот этой, да всё-таки не то, вот вы попробуйте.

Валерий Михайлович попробовал.

– Да, конечно, старка, можно, действительно, и без ног остаться.

Потапыч из любопытства отхлебнул полрюмки и остаток передал Еремею Павловичу.

– Вы, папаша, пейте, как хотите, а я уж по старинке – и простой, и стаканчиком. Это уж пусть барышни из рюмок пьют.

– Очень хорошо, – подтвердил мистер Питер, – как очень старое и очень хорошее виски. Так вы тут среди ночи о культуре разговаривали? Очень острая тема…

– Тема обостряется тем фактом, что, вот Еремею Павловичу, ввиду роста мировой культуры, придётся бросать десятилетиями насиженное гнездо.

– Конечно, придётся. Красные, по всей вероятности, займут Китай. И, конечно, будут чистить все линии коммуникаций. И, кроме того, будут искать и вас, Еремей Павлович, и господина Светлова, и меня. Мы двое им были бы очень нужны…

– Ну, что ж, – согласился Еремей Павлович, – смываться, так смываться. Не в первый раз. Вот, Валерий Михайлович и пристанище какое-то для нас присмотрел. Срубим избу, поставим печку – проживём. Только, вот, неизвестно, надолго ли?

– Я предполагаю, – сказал мистер Паркер, – что, приблизительно, на пять лет.

Валерий Михайлович пожал плечами.

– Этого никто не может знать. Германия уже два раза начинала молниеносную войну, оба раза с полной уверенностью в победе, оба раза война велась годы, и обе войны были проиграны. Человеческое предвидение, мистер Паркер, – инструмент чрезвычайно неточный. Мировую победу Советов я, например, считаю не только не исключённой, но даже и вероятной.

Мистер Паркер изумлённо поднял брови.

– Мы в Америке, действительно, опасаемся, что война будет тяжёлой и дорогой. Но мы не сомневаемся в победе свободы над рабством.

– А я сомневаюсь, сказал Валерий Михайлович. – Германия оба раза тоже не сомневалась, а у неё были для этого большие основания, чем у Америки. Наша интеллигенция, которая работала для революции, тоже не сомневалась. А она состояла из наиболее культурных и наиболее честных людей не только России, а всего мира.