Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

В отдельном издании купюры удалось восстановить, но это не спасло положения.

Но не только надсмотрщики казенного благонравия мешали Эртелю сказать свое слово, - его сковывала и неуверенность в правильности позиции центральных героев. "Идеал мой не в Николае, - писал он. - Не ищите в "Гардениных" идеалов. Этого там нет.

Я просто старался описать наглядную действительность с ее идейными течениями, с тем, хотя и смутным, но несомненно существующим стремлением к правде, которое оживотворит нашу деревенскую нищету, забитость, невежество..." Зыбкость взглядов автора повлияла на развитие сюжетных мотивов и развязку романа. Не сблизившись с социалистом Ефремом, Николай Рахманный увлекается идеями просветителя-постепеновца Ильи Финогеныча Еферова, купца демократической закваски, который скептически относится к Переустройству России скорыми радикальными методами, предпочитая упорную, хотя и внешне малоэффектную работу легальными средствами. Девиз купца: "Долби невежество!" Наукой, книжками, школами, речами в земстве и т. п. Нельзя сказать, что подобные личности - исключительно плод фантазии писателя. Такие "экземпляры" выводил на сцену А. Н. Островский, в них одно время даже искал идеал поэт и критик A. А. Григорьев - русская действительность давала такого рода образцы. К примеру, в Воронеже был широко известен "красный" купец И. А. Придорогин, друг поэта И. С. Никитина, обвинявшийся в связях с А. И. Герценом. Однако подобные фигуры, как бы они ни были оригинальны, все-таки представляли исключение, и видеть в них выражение передового общественного настроения было сомнительно.

Пройдя дорогой трудных поисков и сомнений, Николай Рахманный становится "культурником", то есть впрягается в будничную полезную работу. Благородна и терниста стезя таких людей, обрекавших себя на постоянные стычки с официальной бюрократией, отказывавшихся от личного спокойствия и по-своему подтачивавших здание царизма. Характеризуя подобные типы общественных деятелей, B. И. Ленин писал, что "они боязливо сторонятся "политики" и являются "широким основанием нашего либерализма". Верный текущей правде действительности, Эртель не смог, однако, "заглянуть за горизонты". Его и самого не удовлетворило отсутствие в романе широкой исторической перспективы, что, надо признать, пагубно повлияло и на художественную ткань финальной части произведения, - нагляд ный пример того, как эстетика мстит мировоззренческой неопределенности. Впрочем, последнее слово, вопреки сюжетной логике и поведению главного героя, осталось за Эртелем, психологически тонко угадавшим недосказанность судьбы Николая Рахманного (его ни в коем случае нельзя отождествлять с автобиографическим портретом писателя). "Гарденины" заканчиваются символической сценой прощания героя с журавлями, торжественно проплывающими в осеннем небе. Это весьма знаменательный прощальный аккорд, который следует воспринимать как расставание с несбывшейся мечтой. Знаток творчества Эртеля современный литературовед Б. Л. Бессонов тонко почувствовал эту финальную музыку. "Человек, запрягшийся в "хомут", - пишет ученый, - плачет о небе и рвется душою к журавлям, понимая, что все его теперешние радости и заботы - суета и самообман".

Николай Рахманный, хотя и занимает в романе видное место, - "не герой" в традиционном смысле этого литературного понятия. Тому есть причины субъективного и объективного свойства. Первое связано с особенностями дарования Эртеля, преимущественно новеллистического по своей природе. Второе объясняется не только личными качествами таланта, но и характером общественных событий 80-х годов.

Революционное народничество, поразив мир героизмом своих деяний, вынуждено было после убийства Александра II отступить под натиском реакции. В России наступила пора "оправдания бессилия и утешения обреченных на гибель" (М. Горький). В таких условиях было невозможно избрать центральной фигурой подлинного борца за народное счастье. Лишь за рубежом тогда появились книги, отдающие дань героям своего времени (например, роман Степняка-Кравчинского "Андрей Кожухов" и др.). Непосредственно же в России художественное слово или "ушло в подполье", или изменило прежним идеалам, или избрало новую тактику. Последняя заключалась в переносе центра тяжести искусства на нравственно-этические проблемы современности, в отказе от "диктатуры героя" и изображении не столько положительных типов, сколько удушающей атмосферы и фона эпохи.