Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

- Цветухин. Господин артист. Очень рад, - довольно внятно выговорил Тихон, рассмотрев Егора Павловича и наступая на него. - Имею случай благодарить. За сочувствие. За со-стра-дание к человеку. Очень рад. Благодарю, не ожидал, говорится. А я ожидал. Именно такой благородный акт ожидал. Руку помощи. Другого не может произвести человек ваших рассуждений. Борец за правду и за народ. Понимаю.

- Что вы такое порете? - перебил Цветухин.

Тихон хотел сесть, но Пастухов оттолкнул кресло.

- Вам надо уйти отсюда, слышите вы меня? - отчеканил он, загораживая стол, к которому Парабукин направлялся. - Вам нечего здесь делать. Уходите.

- Напрасно скрываете секретные мысли, - сказал Тихон, как будто трезвея. - Я хорошо все понимаю. И не сомневайтесь: унесу в могилу. Господин артист принял участие в пострадавшем Парабукине. И я благодарен. Сопровождали в больницу для лечения, потому что проницательно оценили. Совершенно верно. Тихон Парабукин есть тот лев, который вам требуется.

- Нам ничего не требуется, - раздражался Пастухов.

- Вы другое, - обернулся к нему Тихон. - У вас, может, свой расчет. Как у покойника вашего родителя. Вы желаете доказать непричастность. Вы человек скупой. Экономический человек. А господин артист - душа и само благородство.

- Но что же вам надо? Опохмелиться, да? - спросил Цветухин.

Парабукин поклонился, тронув половицу кончиками пальцев, и вдруг, подогнув колени, уселся на пол.

- Черт знает что! - воскликнул Пастухов.

- Кресла я не достоин и могу на полу, - сказал Тихон с ухмылочкой. - Я пока человек низкого вида, но только пока! Именно. А когда вы разрешите оказать услугу вашему святому делу, тогда я стану на свое настоящее место. Тогда вы не поверите, что тот самый Парабукин перед вами сидел на полу.

- Ну, пора кончать, - нервно настаивал Пастухов, - мы все поняли. Говорите - что вам надо. И кончено, кончено!

- Извините, наоборот: я сам пришел узнать - чем должен услужить.

- Нам от вас ничего не надо. Вставайте, довольно!

- Не надо? Ничего? Не-ет, извините. Я понимаю, какое вы делаете испытание, чтобы знать, можно вручить мне тайну или нет. Можно! - громко крикнул Парабукин, воздевая руки и тряся ими над головой. - В эти руки можно вложить вашу дорогую заповедь, и Парабукин унесет ее на своей груди в молчание гроба. Не пророню! Хочу прожить не даром, господа! Хочу сослужить святому делу. Доверьте, доверьте Парабукину! Он есть тот человек, которого вы искали. Все сделаю, на все пойду. Доверьте.

- Да вы скажите толком, что хотите? - снова попросил Цветухин.

- Господин артист! И вы, господин... Александр Владимирович! Объявляю вам, как перед Евангелием (Тихон опять затряс рукой), как перед крестом животворящим: отдаю себя совокупно с вами на служение революции!

- Чушь! Пьяный бред! - заволновался Цветухин, принимаясь ходить по комнате.

- Не доверяете? Клятве и честному слову Парабукина не доверяете? Парабукин вас перед жандармом выгородил. Тайну вашу на себя взял, как вы в ночлежку приезжали вербовать людей для подпольного дела! Ни слова не промолвил, а благородно утаил в себе!

Пастухов схватил Тихона за плечо, потряс и потянул вверх.

- Да ты, братец, просто провокатор, - сказал он. - Вставай и убирайся вон, пока я не позвал городового!

- Не прикасаться к личности! - крикнул Парабукин, вскакивая на ноги и вызывающе надвигаясь на Пастухова.

Цветухин тотчас стал между ними. Тихон вздумал отстранить его, но он неожиданно перехватил обе руки Парабукина в запястьях и стал сжимать свои пальцы с медленно нарастающей силой. Лицо его острее очертилось, утратив подвижность, он глядел на Тихона в упор. Попробовав вырваться, Парабукин шагнул назад, но Цветухин не выпустил его, а сделал более широкий шаг, приблизился к нему, разводя его руки, почти касаясь всем корпусом его тела и продолжая вдавливать пальцы в запястье.

- Пусти. Пусти свои когти! Эх! - застонал Тихон. - Койка высосала парабукинскую силу!

Он отступал и отступал все безвольнее, и наконец Цветухин броском толкнул его в дверь.

Пастухов наблюдал внезапную сцену недвижимо, со своей алчной, но уравновешенной пристальностью. Он видел, как, заперев дверь, его друг потер и отряхнул ладони, как поднял голову, словно чем-то привлеченный к карнизу потолка. Вероятно, он пережил момент, который давно знал по своим вещим фантазиям и, может быть, снам: вот он встретил злодея, занесшего над ним руку, и он схватил эту руку, сжал ее, поставил злодея на колени и пошел прочь, свободный, величавый. Он мог поднять голову еще выше, потому что устранил злодея не только со своей дороги, но с дороги друга, смотревшего благодарно и любовно... нет! - смотревшего высокомерно, брезгливо, насмешливо - да, да, насмешливо!