Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

— Бог в помощь!

— Нет, — говорит солдат, — у нас в Советах так не здороваются. У нас говорят: «Зря работаешь!», а отвечают «Правду говоришь!».

Общение с красноармейскими командирами (слово «офицер» не употреблялось) тоже не было легким. Львовяне 1939 года с трудом понимали русский язык. Для поляков — русский тяжелее для понимания чем словацкий или чешский. В лучшем положении пребывали украинцы. Среди только что мобилизованных красноармейцев на «польский поход» попадались жители Подолья, их говор мало чем отличался от разговорного языка, которым пользовались украинцы Львовщины.

Мой отец остановился около одного такого стройного, чернявого подолянина переброситься словами. Тот ему чем-то понравился и отец пригласил его к нам на чай. Политрук, который внимательно следил за беседой, запретил подолянину отлучаться и тут же прекратил беседу. Не помогло объяснение отца, что живет он тут совсем рядом, и зовет только на минутку. И тогда мой отец, человек зажигательный и настойчивый, решился на отчаянный шаг. Он смело подошел к штабной машине и громко, чтобы слышала окружающая гражданская публика, заявил, что, мол, он львовский пролетарий, хочет поговорить по важному делу с главным командиром. Вокруг собралась солидная толпа львовских зевак. Командир нехотя вышел из машины.

По профессии мой отец был полиграфистом-цинкографом. Для изготовления цинкографического клише использовали соляную кислоту. Согласно требований техники безопасности работать с кислотой необходимо было в защитных рукавицах. Цинкографы в основном пренебрегали рукавицами, потому что они мешали, и поэтому страдали от поверхностных ожогов. Руки, а точнее ладони, на определенное время, до заживления, получали из-за ожоговых шрамов ужасный мозолистый желто-белый вид, словно у каторжанина, хотя цинкографическая работа и не требовала значительных физических усилий. Отец, который тоже не любил работать в рукавицах, протянул командиру свои недавно обожженные кислотой ладони и спросил: «Разве нельзя мне, рабочему, пригласить к себе на минутку бойца рабоче-крестьянской армии на стакан чая? Живу ведь рядом».

Демагогический «классовый» прием сработал. Командир глянул на пролетарские ладони, на притихшую толпу гражданских, которые собрались вокруг, и с любезной улыбкой удовлетворил просьбу «львовского пролетария». Но политрук думал по-своему. «Один не пойдет, пойдут двое», — распорядился он и присоединил к подолянину вертлявого рыжего россиянина. Подумав еще, поправил на ремне кобуру с наганом и решил сопровождать красноармейцев лично.

Так в нашей квартире оказалось три красноармейца: украинец, россиянин и еврей. На столе появился чай и, конечно, «к чаю». Вскоре интерес привел к нам соседей: Мойсея Блязера, Муся Штарка, Весту Вайсман, братьев Желязных и кого-то еще. Стали говорить все одновременно. Наша домовладелец Вайсман с трепетом спросила, правда ли, что советская власть будет забирать дома. Комиссар весело прищурился и ответил: «Пролетарская власть не дома забирает, а их жирных собственников». Когда напряжение разговора немного спало, кто-то обратился к политруку на идишь. Тот вначале сердито отмалчивался, долго делал вид что не понимает, но, наверное, нашлись необходимые слова, потому что политрук вдруг засмеялся и ответил. Слово за слово, и Мусе забрал политрука к себе на отдельный разговор. Бойцы остались без бдительного «всевидящего» ока. Рыжий был родом из московской глубинки, украинского языка почти не понимал и непрерывно, мешая беседе, переспрашивал. Подоляк шепнул отцу, что неплохо бы было для святого спокойствия «кацапа» напоить. Деликатное задание было поручено опытным в этих делах братьям Желязным. Братья оправдали надежды. Они к удивлению быстро нашли с рыжим общий язык, заманили его к себе в квартиру и вскоре, не выпуская из рук рюмки, он крепко спал, положив голову на стол.

Таким образом отец наконец остался наедине с подолянином, чего он хотел с самого начала. Мать хлопотала на кухне, а я притих, делая вид что занят игрой «каро» (игра типа кубика Рубика). Мужчины заговорили о колхозах, еще про что-то. В разгар беседы отец стал покусывать нижнюю губу — верный признак, что готовится задать важный вопрос. И он спросил:

— Правда ли то, что на Большой Украине в тридцать третьем году множество народа умерло с голоду?

Подолянин от этих слов очень сник, перевел взгляд на образа (иконы), на портрет Шевченко и, выпив рюмку, тихо ответил: