Пьер Дрие ла Рошель: Фашистский социализм

Есть глубинная общественная страсть, и есть точка ее приложения, по поводу которой можно ошибаться из-за недостатка личного опыта или незрелости политической ситуации. Внезапно, благодаря гитлеровскому взрыву, развитию корпоративного движения в Италии, столкновениям 6 февраля во Франции, мне открылся обходной путь для моего социализма. И одновременно я вновь обрел свой настрой образца 1920 года, который, подобно множеству французов, должен был прятать в кармане в течение десяти лет.

Но я обрел его навсегда обогащенным моими европейскими взглядами, размышлениями об опасностях войны и экономической раздробленности и моими долгими метаниями между богатыми и бедными.

Капиталистический национализм и фашистский социализм . Наконец мы переходим к нынешнему периоду, который достаточно хорошо определяется в других текстах, собранных в этой книге.

Будучи неразрывно связанными друг с другом, капитализм и социализм переплетаются. В приступе страха один порождает другого.

Я знаю, что живые существа испытывают множество желаний одновременно, но лишь одно из них будет определяющим. Так обстоит дело с фашизмом, который заключает в себе социализм и национализм. Национализм – это ось фашистской деятельности. Ось не может быть целью.

Фашизму нужна социальная революция, медийное, осторожное, извилистое, расчетливое, соответствующее возможностям Европы движение к социализму. Национализм же, со своей стороны, становится побочной причиной для социализма. Если бы еще существовали сознательные и последовательные защитники капитализма, они уличили бы фашизм в применении националистического шантажа для навязывания государственных взглядов на крупные предприятия. К этому близки его наименее невинные и наименее случайные защитники. Но скрывает эту истину гневное неприятие коммунистами и социалистами.

Национализм – только предлог и, более того, это лишь момент в социалистической эволюции фашизма. Если сначала фашистские страны Европы видят в социализме лекарство для экономики, задыхающейся в национальных рамках, то вскоре эти же рамки начинают казаться окрепшей экономике слишком жесткими. И если эти страны не бросятся в безумную войну, то они вернутся в Женеву. Если Европа избегнет самоуничтожения, то появится новый Женевский договор фашистских режимов с социалистическим уклоном, более действенный в плане экономического объединения, чем Женевский договор капиталистических демократий.

И сегодня для моей явной противоречивости есть основания, поскольку она является следствием того, что в фашизме меня интересует лишь одна, в ущерб всем остальным, черта – его социально-экономическая программа, его уклон в сторону социализма, его активный реформизм в этом направлении. Интеллектуалу свойственно проводить подобные разграничения. Со всей строгостью подвергая анализу идею диктатуры и националистическую идею, я тем не менее вовсе не запрещаю себе расценивать фашизм как неминуемую стадию общественной эволюции.

По прочтении этой истории может показаться, что фашистский дух удовлетворил многие мои внутренние потребности. В нем мое непостоянство чувствует себя свободно и находит свое оправдание. Стеснение, которое я ощущаю, состоя в рядах любого класса или любой партии в отдельности, желание вести левую политику с правыми и видеть, как эта политика укрепляет, расширяет позиции правых, желание вдохнуть энергию в левых, восстановив дисциплину в их рядах, вернув им чувство престижа, элегантности (ведь нет ничего популярнее элегантности), страх потерять сокровище наших самых интимных, самых восприимчивых к упрекам, самых хрупких и тем не менее еще готовых ко множеству метаморфоз способностей, страсть к революции и притом к преемственности – вот все те чувства, которые питали мое Я в течение двадцати лет его постоянства, скрытого чредой легких отклонений вправо и влево. Фашизм придает этой его мечте точку опоры, вокруг которой оно может двигаться и функционировать в полную силу.

Но не оказываюсь ли я, в конечном итоге, скован в умственном плане? Отнюдь. Фашизм как тенденция – это одно, а частные и неизбежно тривиальные формы, которые этот фашизм принимает тут и там, – это другое. Возможно, я буду работать – а я, несомненно, всегда работал – на установление фашистского режима Франции, но перед его лицом я останусь таким же свободным завтра, каким был свободен вчера. Участь интеллектуала, которая тесно свяжет меня с зарождением нового режима, разведет меня с его воплощением с первых же его шагов.