Михаил Одесский - Кровавый ньюсмейкер XV века

Комментарий: "грозенъ"

Православная Валахия — по причине конфессиональной родственности — должна была восприниматься на Руси как "своя" страна, однако автор "Сказания" описывает типичный "анти-мир", где идеально "грозный", т. е. скорый на суд государь установил жестокую, но справедливую систему управления. Валахия явно описывается не как реальная территория, но как "тридевятое царство", в котором — что непредставимо в реальном мире — перед судьей-властителем равны мирянин и священник, знатный и простец, богатый и бедный. Не раз указывалось [см., напр., Зимин 1958: 396-400], что описание Валахии напоминает турецкие — мусульманские, "неверные"! — порядки (кстати, установленные Мехмедом Завоевателем), как их позднее пропагандировал (ссылаясь на слова молдавского воеводы Петра Рареша) И.С. Пересветов. И показательно, что Пересветов так же неоднократно использует термин "гроза" (ср. знаменитые слова "турецкого царя" в "Сказании о Магмете-султане": "Без таковыя грозы не мочно в царство правды ввести" [см. Пересветов 1956: 153]).

Комментарий: "нищие и странные"

По замечанию Я.С. Лурье, "весьма популярной была в средневековом фольклоре и легенда о жестоком феодале, пригласившем к себе нищих и затем приказавшем сжечь их. Легенда эта рассказывалась, в частности, о двух майнцских епископах Гаттоне I и Гаттоне II; она была воспринята и рядом писателей — вплоть до Р. Саути и В.А. Жуковского в XIX в. Любопытно, что анекдот этот имел совершенно различную окраску в сказаниях о Гаттоне и в "Повести о Дракуле": легенда о жестоком епископе кончалась суровым божьим судом над злодеем — его пожирали крысы; в повести Дракула не получал никакого возмездия за свою расправу с нищими, и последнее слово предоставлялось "зломудрому" князю, который сам объяснял и оправдывал свой поступок" [Истоки 1970: 372].

Действительно, планомерная ликвидация нищих, больных, стариков дополняет образ Валахии как "анти-мира" с "грозным" государем и рационально устроенным обществом. В утопии все работают, каждый — на своем месте, а значит, неработающих там не должно быть, их следует удалить физически. Кроме того, жестокое уничтожение слабых указывает на сатанинскую природу Дракулы: как известно, благотворительность в средние века почиталась не столько социальной, сколько религиозной добродетелью властителя.

Сатанинское "зломудрие" Дракулы проявляется и в "остроумной" мотивировке убийства "нищих и странных": фактически господарь выполняет их собственную, буквально понятую волю — быть "беспечальными на этом свете" и ни в чем не нуждаться. Ведь мертвым ничего не нужно.

Комментарий: "Угорская земля", "мученики", "50 дукат злата"

Парадоксально, что в "Сказании" Венгрия — католическая страна — последовательно противопоставляется православной Валахии, как норма — аномалии. Если персонаж из Венгрии попадает в Валахию, он всегда из мира ценностей общепринятых и не нуждающихся в пояснении оказывается в небезопасном "анти-мире", где все "наоборот" и все зависит от "зломудрого" и "грозного" демиурга.

В эпизоде с монахами неважно, что они — "латинские": с православными Дракула, очевидно, поступил бы сходным образом. Важно, что они — монахи, а значит, тот, кто готов "учинити мучеником" одного из них — мучитель, т. е. тиран. Здесь контекстуально подразумевается концепция тираномахии, свойственная западно-европейской и отчасти тогдашней древнерусской мысли [Одесский, Фельдман 1997: 31-34]. Современник автора "Сказания", Иосиф Волоцкий, писал в одном из своих "Слов": "Аще ли же есть царь, над человеки царьствуя, над собою же имат царствующа страсти и грехи, сребролюбие и гнев, лукавьство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех — неверие и хулу, таковый царь не Божий слуга, но диаволь и не царь, но мучитель" [Казакова, Лурье 1955: 346]. Правда, принимая атрибуцию "Сказания" Федору Курицыну, соблазнительно умозаключить, что он — противник Иосифа — сознательно спорил с монахами, "дерзавшими учить <���…> великого государя, как надо управлять государством" [Повесть: 55]. Однако Дракула не просто "великий государь", он — повелитель утопического "анти-мира", и его поступок с монахами — от противного — скорее свидетельствует о солидарности "Сказания" с представлениями о гонителях церкви как мучителях. Вообще Валахия — своего рода аргумент от противного.

Иноземная номенклатура золотых монет — "50 дукат злата" — вполне объяснима, и не только тем, что действие "Сказания" развертывается в Валахии. На Руси XV в. золотые монеты — в отличие от серебряных — практически не чеканились, при надобности пользовались "золотыми" иностранного происхождения (гульденами, флоринами — достоинством в дукат), в частности — "золотыми угорскими" (см., напр., этот термин в документе 1480г. [Акты 1846: 95]. С этой точки зрения показательно, что нумизматам известен "уникальный русский "золотой" — подражание венгерскому дукату середины XV в., с изображением св. Владислава — патрона Венгрии и государственного герба последней, но с именами Ивана III и его сына Ивана Молодого" [Спасский 1977: 249; см. подробнее: Потин 1972].