Георгий Березко - Ночь полководца

На дворе совсем стемнело, и, засветив фонарик, Горбунов остановился на крылечке, пока подводили коня.

"Я был прав, - подумал он со странным удовлетворением, - чего не ожидаешь, то и случается... Но этого я никак не мог предвидеть".

По уходе Горбунова генерал сдвинул очки на лоб и долго потирал веки.

- Я знаю, что у тебя на уме. Николаевский, - заговорил он, не открывая глаз. - Думаешь - заварили кашу, как расхлебывать будем.

- Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. - Простуженный голос майора был глух и невыразителен.

Командующий опустил очки, и на его неподатливом лице обозначилось подобие улыбки.

- Какое там "никак нет". Против всяких правил воевать собираемся. Наступать хотим в распутицу, когда никто не наступал, атакуем там, где пройти нельзя. Солидные люди, а поступаем легкомысленно... Так ведь думаешь, майор?

- Трудновато будет, товарищ генерал-лейтенант, - сказал Николаевский. Места кругом болотистые, низкие.

- Легко солдату не бывает... Ты бы на моих инженеров поглядел - с ног валятся... А дорогу у себя в тылу ты видел? Двадцать девять километров деревянного настила! Завтра подведем его к самой станции. Первоклассная дорога! Трясет только там до невозможности.

- Дорогу видел. Хорошая дорога... - согласился майор.

- Ну и немцы не ожидают, что мы по слякоти полезем на них... Как полагаешь?

- Никак они не могут ожидать, - подтвердил Николаевский.

- Вот видишь... А легко солдату не бывает...

Генерал поднялся из-за стола.

- Что же, майор, и чаем нас не угостишь? - сказал он.

- Не откажите, товарищ генерал-лейтенант... - громко проговорил командир полка.

Он выглянул за дверь. В первой комнате осталось немного людей; на лавке сидели Зуев и адъютант командующего - лысый капитан в кителе. Майор подозвал к себе вестового. Они пошептались, и солдат, стуча сапогами, побежал в сени. Николаевский вернулся и начал убирать со стола карты; следом появился вестовой со скатертью подмышкой, со стеклянной посудой, поблескивавшей, как вода, в темных ладонях. Лицо бойца, немолодое, с обвисшими усами, желтоватыми от табака, было таким напряженным, словно солдат шел в бой. Майор поставил на стол водку, налитую в графин; вестовой подал на тарелке рыбные консервы, колбасу, сало, квашеную капусту, масло в розовой масленке из пластмассы.

- Красиво живешь, майор, - одобрительно проговорил командарм; он стоял у стены - тучный, в широкой гимнастерке, засунув руки за пояс.

- По возможности, товарищ генерал-лейтенант, - серьезно сказал Николаевский.

- Моему начальнику АХЧ у тебя бы поучиться, - заметил Богданов.

Ему, как всем в дивизии, было известно, что и боевыми делами Николаевский гордился меньше, чем хозяйственными удачами. Люди у майора ели лучше, нежели в других частях; его личный быт, даже в непосредственной близости к переднему краю, мало чем отличался от жизни в тылу. Впрочем, это был тот особый, очень опрятный быт, в котором известное изобилие сочеталось с казарменной простотой.

- Узнаю бывалого солдата... Умеет жить на войне, - сказал командарм, когда все сели.

- Прошу отведать капусты... Собственного приготовления, - прохрипел Николаевский, разливая водку.

- Да и то сказать, - продолжал командующий, - воюем мы еще недолго, собственно, начинаем воевать. Стало быть, и устраиваться на войне надо не на один год...

Он говорил неторопливо, как все люди, привыкшие к тому, что их выслушивают до конца.

- Заехал я тут недавно к одному командиру... Стали укладываться на ночь, - смотрю, мой хозяин, как был в валенках, в ремнях, повалился на лавку, вещевой мешок под голову сует. "Ты и дома так?" - спрашиваю...

Генерал умолк, старательно, по-стариковски разжевывая пищу; Николаевский вежливо ожидал, когда гость сможет продолжать.

- "Нет, - отвечает, - дома я раздеваюсь..." - "Ну, а здесь ты разве не дома?" - говорю. И добро бы условия ему не позволяли. А то сидит во втором эшелоне.

- На временном положении себя чувствует, - сказал Николаевский.

- Вот именно... Как на вокзале... - Генерал громко засмеялся, переводя взгляд с Богданова на Николаевского, но его не поддержали.

Майор почтительно, ненатурально улыбнулся; комдив, чертивший что-то на скатерти черенком ножа, казалось, не слышал последних слов командующего.

- Как на вокзале, - повторил генерал сквозь смех. - Какой же это солдат?.. Тот и на ночлег устроится с удобствами, и картошку на угольках испечет так, что позавидуешь, и окоп отроет со вкусом. Он обжился на войне... В этом вся суть. На марше он не сотрет ног, в бою по звуку определит калибр пулемета. А с таким солдатом ничего не страшно.