Филипп Эрланже - Резня в ночь на святого Варфоломея

Согласно Брантому, Карл IX «испытывает весьма большое удовольствие, видя, как под его окном находится более четырех тысяч тел убитых или утопленных, которые плывут по реке».

Соваль, автор «Парижских древностей», 115 115 Т. 3, р. 634. отыскал два оригинальных текста с указаниями. Вот они:

I. «Могильщикам кладбища Невинноубиенных младенцев причитается по 15 ливров каждому, согласно распоряжению известных господ от 9 сентября 1572 г., за то, что вместе со своими товарищами-могильщиками, числом восемь, погребли тела мертвых, которые находились в окрестностях монастыря Нижон, дабы избежать заразы и дурного воздуха в городе Париже и его окрестностях».

II. «Могильщикам кладбища Невинноубиенных младенцев причитается по 20 ливров каждому, по распоряжению купеческого прево и эшевенов от 13 сентября 1572 г., за то, что погребли в течение 8 дней 1100 трупов мертвых из окрестностей Сен-Клу, Отеля и Шаюо (Шайо)».

Естественно, что много трупов застряло у излучины Сены, что близ деревни Пасси, где находился монастырь Нижон; у изгиба, который совершает речное русло между Севром и Сен-Клу близ древнего островка Месье, ныне исчезнувшего; близ устья ручья в Шайо, превращенного в сточную канаву. Могильщики получили по 20 ливров за 1100 тел, первая цифра — 15 ливров — соответствует погребению еще около 800. То есть около 1900 жертв было извлечено из воды в окрестностях Парижа. «Бюллетень Истории Протестантизма» заключает: «Как бы низко ни стояла тогда вода, она должна была бы унести далеко, как минимум, половину того, что приняла. Таким образом, получается результат, близкий к цифре Брантома». 116 116 La Seine et le nombre des victimes parisiennes de la Saint-Barthelemy, par Weiss, in Bulletin de l'Histoire du Protestantisme, t. XXXXVI, p. 474.

В действительности все это настолько неясно, что объективный историк не осмелится рубить сплеча и вспомнит последнюю строфу из «Новой песни против гугенотов», появившейся вскоре после событий:

Варфоломеевские события за пределами Франции вызвали невероятное потрясение. Но люди XVI века воспринимали вещи иначе, чем люди XX. В этом случае они испытали одновременно энтузиазм, гнев, восхищение, ужас, негодование, зависть, но в целом — оцепенение. Не было слышно никаких криков протеста, которыми сегодня ответили бы на такое деяние.

Не считая нескольких посвященных, ни католики, ни протестанты не представляли себе охватившего двор безумия и внезапный характер преступления. Одни прославляли, другие осуждали коварство и скрытность, с какими операция была затеяна, а затем доведена до конца. Люди чести осуждали христианнейшего короля за то, что нарушил свое слово. Не заметно, однако, ни ужаса, ни презрения, которое, как нам могло бы показаться, должны были достаться на долю короля. Мало того. Впервые полубезумец стал видеться в образе подлинного суверена. Стали верить, что он способен вести себя по отношению к подданным как вели себя по отношению к своим Филипп II и Елизавета. Поверили, что он способен обманывать и метать молнии. В несколько дней его престиж вырос настолько, что Анжу, попавший в тень, познал самую горькую досаду.

Совсем иные заботы одолевали королеву-мать, постоянно уделявшую внимание вражде своих сыновей.

Екатерина, столь долго воплощавшая творящую мир Пенелопу, проиграла с далеко идущими последствиями безрассудно начатую предупредительную битву, в которой с самого начала все вышло из-под ее контроля. Но это «великое безумие», согласно выражению тосканского посланника, будет еще значительное время приносить ядовитые плоды. В настоящий же момент война, которой удалось избежать, и ослабление, пусть не уничтожение протестантской партии, поддерживают флорентийку в прекрасном настроении, дают ей дерзость взять на себя необычайную задачу, которую ставит перед ней стечение обстоятельств: получить с католических держав «плату за кровь» и создать новые связи между Францией и протестантским миром.

«Эта королева не верует больше ни в Бога, ни в святых», — написал однажды нунций Франджипани. Екатерина, в сущности, и не верила ни во что, кроме блага государства. Она не испытывала угрызений совести, ибо предупредила воинственные замыслы Колиньи. Ни малейшее сомнение не помешало ей вести неслыханную двойную игру: с одной стороны, она распорядилась выбить три медали в память Варфоломеевских событий и провозгласила восстановление единства веры; с другой стороны, продолжала утверждать, что свобода совести по-прежнему будет соблюдаться, а Сен-Жерменский договор сохранит силу. Двурушничество «Госпожи Змеи», как в шутку называли ее испанцы, приняло грандиозный размах, в то время как Карл IX жил в состоянии непрерывной кровавой истерии, а герцог Анжуйский, совершенно деморализованный, «не произносил и ста слов в день».