* * *
Мой забава в Питере,
Тамо спит на плитене.
Сороковки любит пить,
Подушку не на что купить.
* * *
Как за речкой, за рекой
Солнышко сияет,
Не моя ли пьяница
В Питере гуляет.
* * *
Мой миленок в Питере,
Его ребята видели:
В одной руке тросточка,
В другой – папиросочка.
Но особенно острому осуждению в провинциальном фольклоре подвергались оступившиеся молодухи. Судьба женщин в столице вообще складывалась драматически. Напомним, что Петербург был городом преимущественно мужским. Это накладывало определенный отпечаток на взаимоотношения полов. А если учесть, что только в «личной прислуге», служившей в домах, в конце 1860-х годов состояло ни много ни мало около 10 % всего петербургского населения, то легко понять положение робких и застенчивых недавних крестьянок в столице. Многие из них становились жертвами мужской сексуальной агрессивности, многие – в отсутствие родительского пригляда и гнета строгой деревенской морали – просто не выдерживали мучительного испытания свободой. Их ждала улица.
В 1843 году в Петербурге был создан Врачебно-полицейский комитет, который зарегистрировал 400 женщин, занимавшихся проституцией. А к середине 1880-х годов в Петербурге исправно функционировало уже около 150 публичных домов. Дорога от фабричных домов до подъездов под красными фонарями была короткой. Короче, чем из деревни в Петербург.
Русская литература – от Достоевского до Куприна и Блока – посвятила этой теме не одну тысячу страниц. Не оставил ее без внимания и фольклор – как городской, так и провинциальный. Широчайшую известность приобрела в свое время уже приводившаяся мною пословица: «В Питер с котомочкой, из Питера с ребеночком». Ее пели и декламировали на все лады так часто, что сейчас уже трудно разобраться, что было первично: то ли цитата из частушки превратилась в пословицу, то ли самой пословице стало тесно в короткой пословичной форме и она вошла в частушку:
В Питер-то с котомочкой,
Из Питера с ребеночком.
На-тко, маменька, на чай,
Да петербуржца покачай.
Каждую из таких частушек легко можно развернуть в повесть или роман, но чем бы тогда отличалось правдоподобие литературы от правды фольклора:
Ванючиха старая
Самовар поставила,
Не успела вскипятить –
Дочка с Питеру катить.
* * *
Пришла с Питера девчонка,
Принесла маме ребенка.
Вот тебе, маменька, на чай,
Толстопузова качай.
* * *
В Петербурге на Сенной
Дивовались надо мной:
«Эка девка бесшабашна,
Не торопится домой».
* * *
Нынче я уже не прачка,
Больше не стираю.
Я по Невскому хожу,
Граждан примечаю.
* * *
В Ленинграде на базаре
Мальчики дешевые –
Три копейки с половиной
Самые хорошие.
Я уже не однажды подчеркивал и аргументировал это образцами городского петербургского фольклора, что петербуржец – это и национальность, и звание, и профессия. В народной драме «Шайка разбойников», записанной фольклористами в далекой Пермской области, один из ее героев – Доктор – поет песню:
Я не русский, не французский,
Сам я доктор петербургский.
Лечу на славу,
Хоть Фому, хоть Савву… и т. д.
Факт этот для фольклора настолько очевиден, что он, фольклор, его даже не доказывает и не объясняет. Фольклору вообще не свойствен ни публицистический азарт, ни дидактическое занудство. Фольклор просто констатирует. Да, господа патриоты: «Псковский да витебский – народ самый питерский». А ленинградцы? На этот счет в богатейшем арсенале петербургского фольклора есть анекдот:
– Где можно встретить коренного ленинградца?
– В бане и в коммунальной квартире.
Этот анекдот, надо сказать, не очень характерен для петербургского фольклора в целом. В нем ощущается весьма заметный привкус раздражения. Для фольклора более типична недавно появившаяся формула, исключительно точная, хотя и не окончательно отшлифованная: «Санкт-Петербург населен ленинградцами в той же мере, в какой Ленинград был населен петербуржцами».
Улица Веротерпимости, или
Фольклор многоязычного Петербурга
Для Петербурга понятие «многоязычный» никогда не было ни идеологической пропагандистской формулой, ни расхожим литературным штампом. Петербург действительно с самого рождения был городом многонациональным. Первыми его строителями, наряду с солдатами армии генерал-адмирала Апраксина, были финны, издавна населявшие Приневскую низменность. Первым архитектором был швейцарец Доменико Трезини. А первыми жителями становились так называемые работные люди или «переведенцы» – крестьяне и мастеровые, согнанные на строительство новой столицы из всех губерний многонациональной России.
Читать дальше