Владислав Ходасевич - Державин

-----------------------------

1 См. Malmstead John E. The Historical Sense and HodaseviSs Оеггау!п//Ходасевич В. Ф. Державин. Мюнхен. 1975. С. X.

2 Аполлон. 1916. № 8. С. 23; см. также: Эйхенбаум Б. М. Сквозь литературу. 1924. С. 5.

(27)

несводимость великолепных державинских образов к их бытовой подоснове, он даже склонен был, и не без оснований, подозревать поэта в известном лукавстве, но в целом смысл и назначение "Объяснений" он понял, как это нередко бывает, и традиционнее и свежее других:

"Предметы реального мира некогда возносились его парящей поэзией на страшные высоты, где уж переставали быть только тем, чем были в действительности. Теперь Державину было любо возвращать их на землю, облекать прежней плотью. Для поэта былая действительность спит в его поэзии чудным сном - как бы в ледяном гробе. Державин будил ее грубовато и весело. Превращая поэзию в действительность (как некогда превращал он действительность в поэзию), он совершал прежний творческий путь лишь в обратном порядке и как бы сызнова переживал счастье творчества. Если взглянуть со стороны, это грустный путь и радости его горьковаты. Но он всегда греет сердце поэта, уже хладеющее".

Такими горьковатыми радостями была полна литературная деятельность Ходасевича этих лет. Пережив крушение миропорядка, он работал для истории российской словесности, работал, не будучи уверен, что такая история ей суждена. Тем больше волновало его поэтическое завещание Державина, знаменитая "Река времен", где "жерлом вечности пожираются" дела рук человеческих, причем происходит это в той самой мучившей Ходасевича последовательности: сначала исчезают "царства", а потом - то, что от них "остается чрез звуки лиры и трубы". Истолкование замысла "Реки времен", которым, по существу, завершается книга, может быть, и спорно с державиноведческой точки зрения, но оно бесспорно как автобиографическое свидетельство, как указание того духовного выхода, который искал для себя Ходасевич в "европейской ночи".

Читателю, который хотел бы познакомиться с судьбой Державина, трудно порекомендовать более ответственное чтение, чем книга Ходасевича. И в то же время это очень исповедальное произведение, вернее, начало той исповеди, которая должна была быть продолжена и увенчана давно задуманной биографией Пушкина.

То, что по окончании "Державина" Ходасевич собирался приступить к работе над "Пушкиным", было хорошо известно в эмигрантских кругах. Еще не написанную биографию анонсировали "Возрождение" и "Современные записки". Нетерпеливым ожиданием книги о Пушкине заканчивал

(28)

свою рецензию на "Державина" М. Алданов. Да и сам Ходасевич под впечатлением успеха своего первого опыта, благодаря П. Бицилли за его отзыв, сообщал, что "на днях садится писать "Пушкина"". Несколько фрагментов этого труда действительно появились в разные годы на страницах "Возрождения". Среди них отрывок о черных предках поэта, его раннем детстве, его жизни между окончанием лицея и южной ссылкой, наконец, о Пушкине-картежнике 1. Последняя глава под названием "Пушкин - известный банкомет" была написана еще до "Державина" и предназначалась не только для биографии, но и для другого неосуществленного замысла Ходасевича - книги "Русские писатели за карточным столом".

Однако очень быстро Ходасевичу стала ясна невыполнимость поставленной им перед собой задачи. Обилие посвященных Пушкину материалов и отсутствие обобщающего, сводного исследования, подобного монографии Грота о Державине, ставили биографа перед необходимостью подготовительной работы такого масштаба, которую Ходасевич просто не мог себе позволить. "Здоровье мое терпимо. Настроение весело-безнадежное. Думаю, что последняя вспышка болезни и отчаяния была вызвана прощанием с Пушкиным,- писал он Н. Берберовой уже 19 июля 1932 года.- Теперь и на Этом, как на стихах, я поставил Крест. Теперь нет у меня ничего. Значит пора и впрямь успокоиться и постараться выуживать из жизни те маленькие удовольствия, которые она еще может дать, а на гордых замыслах поставить общий крест". Четыре дня спустя, в следующем письме, он разъяснил свои слова: ""Крест" на Пушкине значит очень простое: в нынешних условиях писать его у меня нет времени. Нечего тешить себя иллюзиями" (ед. хр. 131, л. 5-7).

Писать книгу жизни не было времени. "Гордые замыслы" разбивались о прозаическую необходимость добывать себе кусок хлеба газетной поденщиной. Литературные навыки Ходасевича не позволяют, конечно, о поденщине этой говорить пренебрежительно - над материалами для "Возрождения" и других изданий он неизменно работал с предельной отдачей. И все же бессмысленно было бы утверж