Владислав Ходасевич - Державин

"В жизни каждого поэта (если только не суждено ему остаться вечным подражателем) бывает минута, когда полусознанием, полуощущением (но безошибочным) он вдруг постигает в себе строй образов, мыслей, чувств, звуков,

--------------------------------

1 Тот же подход к роли пугачевских событий в судьбе Державина, но, по-видимому, независимо от Ходасевича продемонстрировал Ю. О. Домбровский в романе "Державин" (Алма-Ата, 1939).

(25)

связанных так, как дотоле они не связывались ни в ком. Его будущая поэзия вдруг посылает ему сигнал. Он угадывает ее - не умом, скорей сердцем. Эта минута неизъяснима и трепетна, как зачатие. Если ее не было нельзя притворяться, будто она была: поэт или начинается ею или не начинается вовсе". Д. Бетей приводит эти слова, говоря о работе Ходасевича над создававшимся в предреволюционные годы сборником "Путем зерна" 1. Так или иначе, их автобиографический характер несомненен.

Как уже говорилось, лишь однажды в книге мы видим Державина за работой. Это и понятно, биограф был связан документальным материалом, а сам поэт только один раз - в "объяснении" к оде "Бог" открыл дверь в свою мастерскую. "Не докончив последнего куплета сей оды, что было уже ночью, заснул перед светом,- писал Державин как всегда в третьем лице,- видит во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самом деле воображение так было разгорячено, что казалось ему вокруг стен бегает свет, и с ним вместе полились потоки слез из глаз у него. Он встал и в ту же минуту, при освещающей лампаде, написал последнюю сию строфу, окончив тем, что в самом деле проливал он благодарные слезы за те понятия, которые ему вперены были".

У Ходасевича достало чутья почти не касаться этого одного из самых выразительных в мировой литературе описаний творческого вдохновения. Всего два-три удара резца мастера: цитаты из оды, краткие психологические пояснения, легкая, почти незаметная, модернизация слога, и заряд художественной энергии, дремавший в державинском рассказе, высвобождается, чтобы воздействовать на читателя XX века, рождаются страницы, которые,по словам М. Алданова; "должны были бы войти в классическую хрестоматию" 2

"Тут охватило его такое упоение величайшею гордостью и сладчайшим смирением, открытыми человеку, такое невыразимое счастье пребывания в Боге, что далее уже писать он не мог. Было то уже ночью, незадолго до рассвета. Силы его покинули, он уснул и увидел во сне, что блещет свет в глазах его. Он проснулся, и в самом деле воображение так было разгорячено, что казалось ему - вокруг стен бегает свет. И он заплакал - от благодарности и любви к Бо

--------------------------

1 Beathea D. Op. cit. P. 102.

2 Соврем, зап. 1931. № 46. С. 497

(26)

гу. Он зажег масляную лампу и написал последнюю строфу, окончив тем, что в самом деле проливал благодарные слезы за те понятия, которые были ему даны:

Неизъяснимый, Непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображения бессильны

И тени начертать Твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к Тебе лишь возвышаться.

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить.

Когда он кончил, был день".

Особенно пронзительной становится автобиографическая нота повествования в заключительных главах, когда речь идет о старом Державине времени работы над "Записками" и "Объяснениями". Конечно, в чисто житейском плане между сорокачетырехлетним нищим эмигрантом и семидесятилетним помещиком и экс-министром было мало общего, но, подобно своему герою, Ходасевич ощущал себя поэтом отошедшего времени. Он уже почти не писал стихов, вероятно, по сформулированному им "закону поэтической биологии" ощущая, что перестает "дышать воздухом своего века" и слышать его "музыку". В своих воспоминаниях и статьях он пытался воскресить ту славную эпоху российской словесности, свидетелем и деятелем которой ему довелось быть. На принадлежавшем Н. Берберовой экземпляре "Собрания стихотворений" 1927 года, мыслившегося как его итоговый сборник, Ходасевич собственноручно написал примечания ко многим своим стихотворениям - кто знает, не вспоминал ли он в эти минуты о Державине, диктующем свои "Объяснения" Лизе Львовой 1.

У критиков начала XX столетия державинские объяснения не пользовались кредитом. "Наихудшим и наименее достоверным комментарием к стихам" назвал их Б. Грифцов, а Б. Эйхенбаум в юбилейной статье о Державине даже вынес одно из них в эпиграф как образец интерпретационной бессмыслицы, в которую впадал не понимавший себя гений 2. Ходасевич не хуже своих собратьев по перу видел