Франц Фюман: Однополчане [Kameraden]

Он не знал — и это мучило его, — снится ли ему, что он говорит вслух, или он действительно произнес:

«Я клянусь…» Томас молча ждал, дула винтовок не шевелились. Он ждал приказа, приказа не было.

— Я схожу с ума, — сказал он себе.

Но ничего не произошло. «Этого не может быть, не может быть, чтобы мои друзья стреляли в человека!» — подумал он и чуть не рассмеялся: «Ведь все это только сон!» И он проснулся, ему снилось, будто он проснулся. Он подумал с облегчением: «Все это мне только приснилось. Вот я лежу здесь, ничего не произошло. Никаких винтовок передо мной, никакого трупа. Это только сон, и все в порядке!»

Мороз, подиравший его по коже, стал проходить, серая масса перед ним таяла, ему казалось, что туман быстро падает на землю. Нет, он сам падал сквозь туман куда-то в глубину. Ему хотелось упасть. Затем он открыл глаза; ах… он вздрогнул и проснулся окончательно. Спящие солдаты вокруг него храпели и стонали. Один говорил во сне, он все повторял: «Иди отсюда, прохвост, иди отсюда, прохвост». Томас был мокрый как мышь. Тыльной стороной руки он вытер крупные капли пота на лбу и на груди. И снова увидел перед собой убитую, залитую кровью. Он закрыл руками глаза, как делают дети, когда они что-нибудь натворили и ждут наказания. Томас тяжело ворочался, сухое дерево койки трещало и скрипело. Вдруг он замер. Он услышал голос Иозефа, который тихо окликнул его:

— Томас?

Он не ответил. Он даже вздрогнуть боялся. Все в нем, мысли и чувства, слилось в одно — затеряться, исчезнуть. Ему хотелось лежать на месте убитой, в болоте, в тине, с камнем на груди.

«Будь у меня револьвер, я бы знал, что делать, — подумал он. Задал себе вопрос и сам на него ответил: — Нет, из винтовки не выйдет, я не смогу нажать пальцем ноги спусковой крючок, и штыком не могу, и повеситься тоже. Яду бы мне, один глоток, чтобы заснуть навеки».

Он чувствовал, что Иозеф наблюдает за ним.

Он смотрел в темноту. «Мне нужно сказать, необходимо все рассказать майору, иначе я сойду с ума», — думал он с отчаянием и решимостью. Томас неслышно слез с кровати. Без всякого шума. Храп спящих заглушал его шаги. И все же он заметил, что кто-то крадется за ним. Он направился к уборной и, сделав несколько шагов, быстро обернулся. Он увидел, как Иозеф отскочил в тень барака. Томас притворился, будто ничего не заметил, и пошел дальше.

Стало очень свежо, ветер дул с моря, упорный, холодный. Свежесть и соленый запах ветра успокаивали Томаса, так же успокоительно было смотреть на мир, который ничуть не изменился: ночное небо, словно вылепленное из черного воска, и месяц, похожий на кусочек сыра, силуэты бараков, палаток и деревьев, редкий лес на холмах и ветер. Под ногами все еще была земля, мир был цел и невредим, жизнь продолжалась, ничего не произошло.

Вдруг рядом возникла чья-то тень: комендант лагеря гитлеровской молодежи.

«Ты слишком мягок, парень, тверже надо быть, тверже», — услышал Томас его голос. Комендант говорил это же и тогда, когда ему предстояло сделать «прыжок мужества». Томас вспомнил, что откос, с которого они прыгали, был не высок, меньше двух метров, и никто из них при прыжке даже пальца не вывихнул. Может быть, и сейчас так; может быть, в самом деле нужно выдержать только одну эту ночь!

Рядом снова появилась тень: Томас, как тогда, во время последнего построения под знаменем, сказал:

«Наша честь — это верность! Горе тому, кто предаст своих соплеменников! Тот будет проклят своим народом! Быть немцем — значит быть верным своим соплеменникам до гробовой доски. В этом наше историческое величие! Поэтому мы избранный народ, мы хранители верности нибелунгов!»

Потом Томас вместе с товарищами принес присягу знамени, фюреру, чести и верности. Когда он стал солдатом, он еще раз принял присягу, а сегодня он сказал: «Убейте меня, если я вас предам!» И что же? Чего он хотел? Куда шел? Кто он? Разве он не Иуда? Он услышал, как сзади него прошмыгнул Иозеф. Он не обернулся. «Возьми себя в руки!» — приказал он себе. Он заставил себя восстановить в памяти все случившееся. Увидел лунный свет, бледный свет у своих ног, блестящие струйки песка. Он увидел ее, она лежала у его ног. Он обратился к ней.

«Тебя никто не сможет оживить, никто! — сказал он. — Я не Христос и не могу тебе сказать: „Встань и иди!“ Я признался бы добровольно, пошел бы в тюрьму, умер бы, да, умер бы, если бы мог этим воскресить тебя. Но я не могу». Он повторил: «Я не могу! — Ив третий раз сказал: — Я же не могу!»

Томас начал дышать ровнее. Только лунный свет у его ног стал ярче. «Нужно все спокойно обдумать, — сказал он себе. — Что мне делать? Если я скажу хоть слово, это будет стоить головы обоим моим товарищам. Девушка от этого не оживет. Если я ничего не скажу, то два моих товарища, два честных парня могут уцелеть, об этом тоже нельзя забывать, Так или иначе мертвая останется мертвой. Что пользы, если двумя мертвецами станет больше? Но отец, ее отец?»