Франц Фюман: Однополчане [Kameraden]

За самовольную стрельбу их могли предать военнополевому суду. Солдаты колебались: они страшились наказания, но им очень хотелось подстрелить птицу.

Карл предостерегал своих товарищей; Иозеф, напротив, убеждал их в том, что майор фон дёр Заале страстный коллекционер всяких редкостных тварей и что он не только не поставит им в вину стрельбу без разрешения, но и похвалит, если они принесут ему эту черно-красную цаплю. Однако споры слишком затянулись. Птица, словно почуяв грозящую ей смертельную опасность, стремглав полетела прочь, вытянув шею, и, похожая на стрелу, оперенную двумя огромными крыльями, скрылась из глаз. Раздосадованные солдаты опустили винтовки. Но им посчастливилось во второй раз за этот день: цапля появилась снова, и они следили за ней, охваченные охотничьей лихорадкой. Птица была еще очень высоко. Но вот она медленно начала опускаться, издала пронзительный крик и, захлопав крыльями, метнулась в прибрежные заросли ивняка. Ее черные перья поблескивали в лучах солнца среди застывшей неподвижной листвы. Птица посмотрела на солдат, потом повернулась к воде, чтобы напиться. Иозеф и Карл выстрелили одновременно, а Томас только хотел нажать на спуск, как отчаянный вопль, заглушивший грохот выстрелов, словно парализовал его. Все трое стояли, будто окаменев, их лица посерели. Они ждали затаив дыхание, но больше ничего не услышали. Кругом царила тишина, почти такая же осязаемая, как тугой ветер, дующий с воды. Винтовка выскользнула из рук Иозефа и упала в траву, чуть звякнув. Тогда они пришли в себя. Они поняли, что попали в человека, и кинулись спасать его. Но когда они подбежали к ивняку, было уже поздно.

Они увидели растерзанную цаплю, а рядом с пей лежала девушка, мертвая. Среди жесткой осоки, за кустом, возле ручья, лежала она на спине, распластавшись, широко раскинув руки. Из ее груди била кровь тонкой прерывистой струйкой.

Иозеф и Томас, охваченные ужасом, смотрели на нее и глухо, без крика, стонали. Они впервые увидели, как человек истекает кровью, и были не в силах это вынести. Потом увидели, что трава тоже покраснела от крови.

— Боже мой, — пробормотал, содрогнувшись от страха, Карл, — боже мой, ведь это дочка майора.

Он склонился над девушкой, но не коснулся ее.

Он прислушался, не дышит ли она, и заглянул ей в глаза.

— Все… — сказал он.

— Я не стрелял. Я нет… — пролепетал Томас.

Нестерпимый ужас охватил его. Томас хотел убежать, но не мог. Он стоял словно вкопанный, словно окаменевший, чувствуя, что он бессилен и беззащитен, что отныне неразрывно связан с этим убийством, и так же как цветок или лист неудержимо повертывается к свету, так и его неудержимо тянуло обернуться и посмотреть на убитую. Он взглянул на нее.

Ему показалось, будто он попал в совершенно другой мир: на какой-то миг он перестал понимать, где он и что произошло.

Лицо мертвой расплывалось перед ним; белое лицо, белая грудь, белые руки — все расплылось, он видел лишь светлое пятно, словно отсвет луны на темном фоне, очень темной, густо-зеленой сочной травы, над которой навис ужас смерти. Перед его глазами выступила надпись: «Мы родились, чтобы умереть за Германию». Тут мысли Томаса унеслись далеко-далеко в прошлое: слова эти были написаны четкими черными буквами на воротах лагеря гитлеровской молодежи, где Томас проводил лето, последнее лето перед призывом в армию.

Эти черные слова выделялись особенно резко на фоне белого песка за воротами, бесконечного песка, простирающегося до моря, шум которого был слышен в лагере. Когда он читал эти слова, то вдумывался в них так же мало, как и его товарищи. Надпись существовала сама по себе-просто слова, пьянящие и громкие. А смерть-кто знал ее, кто думал о ней, кто? Но однажды ребятам пришлось доказать свою храбрость. Им завязали глаза и привели на холм, высоты которого они не знали. Югендфюрер поставил их на край обрыва и сказал: «Прыгайте вниз! — и добавил: — Это опасно, холм высокий, а внизу камни. Можно разбиться и даже сломать себе шею». Некоторые отказались прыгать, и их с насмешками отправили обратно. Но из тех, кто остался, ни один не спросил, зачем нужен этот безумный прыжок и почему это вопрос чести.

Тогда Томас вспомнил о надписи на воротах лагеря и сказал себе: «Теперь уже не до шуток». Он услышал шум моря и прыгнул. В этот миг Томас, как и каждый, кто прыгал, казался, наверное, очень смешным, так как югендфюреры всякий раз раскатисто хохотали. И сейчас Томас снова вспомнил все это: необъяснимый страх перед тем, что его ожидало, дыхание смерти, внезапно вторгшейся в жизнь, прыжок, падение, которое казалось бесконечным и сопровождалось взрывами смеха.