Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

Женщина, которая ехала в купе, вытащила из корзины огромный горшок, закутанный в тряпки, открыла крышку. Из горшка повалил пар. Тотчас ее окружили, толкаясь, люди. Она брала у них деньги, совала за пазуху, накладывала в заранее приготовленные из толстой бумаги кульки что-то из горшка.

- Картошкой с мясом торгует она, - пояснил старик. - Как села, так я догадался - картошкой с мясом запахло.

Девушка глядела на торговку не отрываясь, в глазах ее был голодный, лихорадочный блеск.

- Вот ты человек с портфелем, - заговорил вдруг старик, поглаживая дряблой рукой острое колено. - В начальстве, видать, ходишь. Скажи, мил человек что оно, немца-то окончательно погнали?

- Окончательно, папаша...

- Ну? - недоверчиво протянул старик. - А хватит силов?

- Обязательно хватит.

- Да... Ну, поглядим. А ты вот что объясни нам, темным: из-за чего она, война то, началась?

Кружилин поглядел внимательно на старика, пожал плечами:

- Из-за чего? Захватить чужое добро захотели. Строй им не понравился наш...

- Строй? Эта соцализма, что ли?

- Да, социализм.

- Ну да, у нас - соцализма эта, там - капитал, - опять завертывая самокрутку, сказал старик. - Только не в етом дело. Чего им строй? Они и всякие там Польши да разные прочие страны Франции под себя утоптали. А там этот же самый капитал. А вот насчет добра - это верно, это в точку ты. Жаден человек. Вон... - кивнул он за окно, где знакомая женщина-торговка, опростав один горшок, вытащила из корзины второй. Вокруг нее так же толпились люди.

Проводница шла по проходу с ведром, совала туда веник и разбрызгивала с пего воду на пол. В запертую дверь вагона колотили кулаками и ногами нетерпеливые пассажиры.

- У нас в деревне раньше кулак жил - Митрий Фомич Смердин по фамилии, снова начал старик. - Так, на вид хилый, кожа дряблая и синяя, как у птенца голого... А уж жаден был, невозможно выразить. Учует, где можно загрести что-нибудь, аж трясется весь, ровно лихорадка его бьет. Всю деревню до нитки обобрал, всю округу подмял, так что и пищать ни у кого голоса не осталось... Да, злой был человек. Изгалялся над людьми шибко. Потом взял моду молоденькие девки-подросточки чтобы в бане парили его. Облегченьем даже этот каприз его людям был. То есть ежели какая семья в долгу у него, а в семье девчушка есть, пойдет попарит его в бане - Смердин часть долга сбрасывает. Такой был архимандрит. Одно слово - Смердин, фамилия ему в аккурат. Бог, он, должно, шельму метит. Девчонок, правда, не похабил, - может, боялся, может, бессильный был... Да вот и Гитлер ихний, сдается мне, на нашего Смердина похож, - сделал вдруг старик неожиданный вывод.

Кружилин улыбнулся.

- Не веришь? - обиделся старик.

- Почему же? В наших краях тоже был такой Смердин. И тоже такими примерно делами занимался. Фамилию носил лишь другую - Кафтанов.

- Вот-вот, - утвердительно закивал старик. - Я, конечно, по-простому рассуждаю, не по-ученому. Земля, конечно, великая, всякие страны-государства на ней, всякие люди проживают. А ежели подумать, так что оно такое - земля? Большая деревня. А Гитлер этот - вроде Смердина нашего. Только руки подлиньше да рот поширше...

- А я в деревню Панкрушиху еду, - сообщил маленько погодя старик. - Сын там у меня жил до войны. Геройской смертью пал, как в полученной бумаге написано. Может, для утешения, а? - Голос его звенел жестко и строго, глаза сердито поблескивали.

- Зачем же... Сообщают, как на самом деле было.

- Э-э, на самом... - притушив глаза, вымолвил старик. - Оно на самом всяко бывает. Воевал я в ту германскую, знаю. Бежит-бежит солдат, напорется об пулю, ткнется в землю - и все геройство. А Петруха мой - что в нем геройского было-то? Ничего. Тихо жил, смирно, стыдился будто сам себя. До работы, правда, жадный был да еще детишек ловко и аккуратно делал - в год по одному. Шестеро у него осталось...

- Правильно, отец, по-всякому на войне гибнут. У меня сын без вести в первые дни войны пропал. Как он погиб, где - я, вероятно, и не узнаю. И никто не узнает. А все равно - герой. И твой сын, как бы он ни погиб, герой. Ведь за свою страну, за свою землю жизнь ему пришлось отдать. После войны народ о них песни сложит. О твоем сыне, о моем, обо всех...

Прижавшаяся в углу девушка прислушивалась к разговору, время от времени поднимала на Кружилина колючие глаза, сухие губы ее подрагивали, будто она собиралась заплакать. Проводница, шаркая веником, подметала вагон.

- Песни... - задумчиво промолвил старик. - Только песнями сына мне, а детям отца не воротишь. И тебе и другим... А?