Амеде Ашар - Плащ и шпага

Слух о назначении графа де Колиньи распространился с быстротой молнии. Когда Югэ появился в Лувре, там только и было разговору, что об этой новости. Сторонники герцога де Лафойяда злились ужасно. Все спрашивали себя, каким волшебным влиянием одержана была такая блистательная победа в кокой-нибудь час времени? Расспрашивали Монтестрюка, зная о его отношению к счастливому избраннику, но он притворился тоже удивленным.

На игре у короля он встретил графиню де Суассон, которая улыбнулась ему, пока он кланялся, и спросила:

- Довольны ли вы, граф, изумительной новостью, о которой вы, вероятно, уже слышали?

- Кто же может быть ею более доволен, чем я? Теперь мне не остается желать ничего больше.

Она сделала кокетливую мину и, играя веером, спросила:

- Уверены ли вы в этом? Я думаю, что и вы тоже хотите участвовать в этой экспедиции, в которую стремится попасть все дворянство?

- Да, графиня, и я брошусь в неё первым, если получу разрешение короля. Мне оказали милость и я хочу заслужить её готовностью пользоваться всяким случаем, чтобы служить его величеству. Я сделаю все, чтобы не лишиться высочайшего благоволения.

Графиня де Суассон ещё раз улыбнулась.

- Если вы так сильно этого желаете, граф, то можете рассчитывать и на мое содействие, чтобы ваше желание осуществилось.

Графиня де Суассон не преувеличивала, говоря, что все дворянство Франции стремилось участвовать в венгерском походе. С некоторых пор все, что было при дворе и в армии молодого и блестящего, страшно волновалось, чтобы добиться разрешения отправиться на войну волонтерами. Когда экспедиция была окончательно решена и объявлена официально, порох вспыхнул. Все бредили только войной только в странах незнакомых, войной, обещавшей возобновление рыцарских романов. Графа де Лувуа осадили со всех сторон просьбами. Во Франции ожил дух, водивший некогда Готфрида бульонского в Палестину.

Не было больше ни дел, ни интриг, ни любви: мечтой всех стал венгерский поход, война с турками. Кто надеялся уехать - был в восторге, кто боялся остаться во Франции - в отчаянии. Можно было подумать, что дело идет о спасении монархии. Опасности такого дальнего похода никого не пугали, этой храброй молодежи важно было заслужить себе славу и честь.

Все знали сверх того, что король занимался с особенным благоволением поездкой в Венгрию: так называли на языке придворных экспедицию, ради которой император Леопольд, доведенный до крайности, должен был смирить свою гордость и прислать в Париж посольство с графом Строцци во главе. Для приема его король использовал все пышность, которую так любил уже и к которой впоследствии так сильно привык. Он хотел, и это все знали, выступить в этот поход, как король Франции, а не как граф эльзасский. Этого довольно было, чтобы воспламенить мужество всего французского дворянства поголовно.

Как только назначение графа де Колиньи было объявлено, Югэ один из первых явился к королю с просьбой о разрешении идти с армией, получившей приказание собраться в Меце.

- Я имею неоцененную честь, - сказал он, - состоять в свите вашего величества и смею надеяться на первый представляющийся случай доказать моему государю ревность мою в его службе. Все честолюбие мое состоит в том, чтобы стать среди тех, кто хочет сражаться во славу его королевского имени!

- Вы правы, - отвечал король, - я даю вам разрешение. Дворянство мое окружит меня и в Венгрии так же точно, как окружает в Лувре.

И, обратясь к толпе придворных, король добавил:

- Если бы дофину, сыну моему, было бы хоть десять лет, я бы е его послал в поход.

Эти слова, разнесенные стоустой молвой, довершили всеобщее увлечение. Граф де Лувуа, который разделил уже с отцом своим, канцлером де Телье, тяжесть занятий по военному министерству буквально засыпали просьбами. Кто не ехал в Венгрию, на того уже почти не хотели и смотреть. Общий порыв идти с графом де Колиньи за Рейн и за Дунай был так силен, что дав сначала позволение всем, кто хотел, скоро были вынуждены ограничить раздачу разрешений.

Среди этого всеобщего волнения, дававшего новую жизнь двору, достаточно оживленному и до сих пор деятельностью молодого царствования, трудно было разобрать, что происходит в уме графини де Суассон, внезапно увлеченной своей фантазией в объятия Югэ де Монтестрюка.

Какое место отводила она в своей жизни этой связи, родившейся из простого приключения, в котором любопытство играло более заметную роль, чем любовь? Она и сама этого не знала. С самой ранней молодости она проявила способность вести любовные дела рядом с интригой. Должность обергофмейстерины при короле, доставленная ей всемогущим дядей, кардиналом Мазарини, открывала ей доступ всюду, а итальянский дух, наследованный ею от предков, позволял ей при, тонком понимании духа партий, вмешиваться в такие дела, в которых она вовсе ничего не понимала. Живость ума и горячий характер, вместе с гибкость правил, выручали её до сих пор во всем и всегда.