Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Не удалось заключить мир или по крайней мере перемирия со Швецией и при французском посредничестве. Версаль был не против пристегнуть царя к антигабсбургской «упряжке», которую — естественно, в совершенно ином статусе — должен был тянуть и Карл XII. Но шведский король остался глух ко всем воззваниям своего традиционного союзника. Скандинавские исследователи, имея в виду очевидную выгоду от французского посредничества и уступчивости царя, бьются над объяснением столь странного поведения Карла, упустившего едва ли не единственную возможностью сохранить полноценное шведское присутствие на континенте. Обыкновенно в ход идут обвинения Карла в легкомыслии, высокомерии, упрямстве, авантюризме и т. д. Все это так — и все далеко не так. В этом объяснении нет исчерпывающего ответа. Во-первых, потому, что исчисление отрицательных черт личности Карла сомнительно «методологически», ведь пока Карл побеждал, все эти черты имели положительную окраску и совсем иные определения: не высокомерие, а уверенность, не упрямство, а решимость, не авантюризм, а склонность к неожиданным и оригинальным ходам и т. д. Во-вторых, рациональное объяснение, исходящее из знания последующего, совсем необязательно рационально и логично с точки зрения тогдашнего настоящего. И дело здесь не только в твердой уверенности Карла в своем превосходстве, которое разделялось большинством современников. Более важно знание тех глобальных целей, которые шведский монарх ставил перед собой. А он, хотя и мыслил прямолинейно и негибко, никогда не мельчил в своих планах. Его целью было сокрушение Московского государства, причем не столько в смысле достижения победы в отдельной войне, сколько в опрокидывании России в ее прежнее, дремотное состояние. С этих позиций обвинения Карла в иррационализме или, попросту говоря, в недальновидности таковыми не выглядят. Король наметил цель и определил средства, которые казались вполне адекватными и поначалу вполне достижимыми. Другой вопрос — почему из этого ничего не получилось. Но это именно другой вопрос.

Надежды Петра и его окружения сколотить новый антишведский союз быстро рассеялись. И дело не в отсутствии старания, а в сложившемся международном раскладе. Доминирование Швеции казалось состоянием чуть ли не вечным. Во всей Центральной Европе не было правителя, который бы осмелился бросить открытый вызов шведскому королю, обладавшему к тому же долгой и злой памятью. Для этого надо было быть безумцем или… Петром I, которому просто некуда было деваться. Оттого на все призывы русских дипломатов остановить рост шведского могущества следовало или глухое молчание, или ни к чему не обязывающее сочувствие. В итоге ничего не оставалось, как признать полное дипломатическое фиаско. Война неудержимо валилась «на одни русские плечи».

Бремя войны и реформ давило на всех. Историки, несмотря на целый ряд попыток, до конца так и не могут точно сказать, насколько усилился пресс налогов и повинностей за эти годы. Отчасти это объяснимо. Уж очень неопределенными оказываются слагаемые. Если с прямыми налогами еще можно разобраться, то как учесть разнообразные отработочные повинности и косвенные налоги? Они давили на каждого неравномерно, в зависимости от сословного статуса, места, времени. И как, к примеру, измерить прореху в хозяйстве какого-нибудь крестьянина, принужденного в разгар страды работать на верфи или строительстве канала?

Тем не менее существуют цифры, достаточно красноречиво иллюстрирующие тяжесть войны и реформ. Исходные в них — показатели стремительного роста расходов на армию, вооружение, государственный аппарат, экономическое развитие. Содержание армии в первый год войны обходилось казне в полмиллиона рублей. В 1710 году на армию пришлось истратить уже 2 млн рублей. Это не считая расходов на флот — 444 тыс. рублей против 81 тысячи в 1701 году — и артиллерию — 80 тысяч рублей и 20 тысяч, соответственно. Из крупных расходов можно назвать траты на содержание союзников. В год выхода Августа из войны «саксонским бездельникам» перепало 230 тысяч рублей, о печальной «судьбе» которых, как мы помним, сокрушался Петр. На порядок меньше, но все же достаточно дорого обходилась внешнеполитическая деятельность. Причем пик расходов пришелся на канун Полтавы, когда царь питал надежду предупредить вторжение посредством дипломатии. В 1706 году внешнеполитическое ведомство поглотило почти 24 тысячи рублей, когда как в 1710-м, когда за дружбу с Россией готовы были заплатить многие европейские дворы, внешнеполитическая деятельность обошлась вдвое дешевле — в 12 тысяч.