Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Софья, в свою очередь, всеми силами старалась вернуть Петра в Москву. Формально это означало бы примирение с братом и продолжение прежней, «подковерной» борьбы, в которой у регентши были свои преимущества. Но Петр наотрез отказался уезжать из обители. Посредники Софьи вернулись ни с чем. Пришлось царевне просить патриарха о помощи. Она, конечно, была прекрасно осведомлена о симпатиях Иоакима, но ничего другого не оставалось, как прибегнуть к авторитету первосвятителя, обещавшего привезти мир. 21 августа Иоаким приехал в Троицу. Но он не только не привез мира, но и сам остался при молодом государе. А это уже был знак всем — пора покидать тонущий корабль царевны.

Настал черед московского гарнизона. В стрелецкие полки были отправлены царские грамоты с приказом идти в Троицу. Там отреагировали не сразу — раздумывали. От 25 августа сохранилась помета, сообщавшая о том, что в монастырь «против грамот» никто не пришел. 27 августа всем 18 стрелецким полковникам под страхом казни было вновь приказано явиться к царю. На всякий случай через головы полковников послали грамоты прямо стрельцам — велено было идти в монастырь всем начальным людям, до десятников включительно, прихватив с собой еще до десяти рядовых выборных стрельцов. Такая постановка вопроса загоняла полковников в угол: отговориться нечем, а вот голову потерять можно. Вот тут и выяснилось, что деньги решают далеко не все. Стрельцы дрогнули.

Чувствуя, что земля уходит из-под ног, в Троицу отправилась сама Софья. Но начать переговоры с Петром ей не дали. 30 августа в том самом Воздвиженском, где когда-то слетели головы Хованских, правительницу остановил боярин И. Б. Троекуров. Царевне приказано было поворачивать домой и ждать указа. К этому было прибавлено: если она не подчинится, то с ней поступят «нечестно». Эти слова прозвучали для Софьи как приговор. Ее уже не боялись, не брали под стражу — просто возвращали назад. За всем этим чувствовались уверенность и сила. И в самом деле, в этот день в Троицу пришли сразу 14 стрелецких полковников со стрельцами.

Тогда же были оглашены первые результаты розыска о Шакловитом. Все «изветы» о намерении Федора Леонтьевича поджечь Преображенское и убить государя приобрели характер официального обвинения. У Боярской думы потребовали выдачу преступника. Не успевшим приехать в Троицу думным чинам пришлось спешно доказывать свою лояльность Петру уже в кремлевских палатах.

3 сентября дума приговорила «вора Федку Шакловитова с товарищами» выдать государю. Федора Леонтьевича посадили на телегу и под конвоем повезли в Троицу. Возобновившийся розыск поставил судей в трудное положение. Сколь ни ненавистна была партии Нарышкиных царевна Софья, она все же принадлежала к царской семье. Выясняя правду, приходилось быть осторожными. Свой интерес преследовал и один из судей, Борис Голицын, двоюродный брат Василия Васильевича Голицына. Любимцу Петра очень хотелось вывести из-под удара своего родственника, по крайней мере освободить от обвинений в подготовке покушения на жизнь царя. Руководствовался Борис Алексеевич вовсе не привязанностью к рухнувшему «канцлеру». Обвинение грозило обесчестить весь род Голицыных. Все это означало, что главным ответчиком станет Шакловитый. Он изначально был обречен. Оставалось лишь уточнить статьи обвинения.

Федор Шакловитый на допросах и очных ставках признавался только в очевидном. Да, 7–8 августа стрельцов созывал, но не для того, чтобы поднять бунт, а для охраны Софьи, собравшейся идти в Донской монастырь. Нет, государя убить, а патриарха сместить не собирался, то злой оговор. Упорствовал он до тех пор, пока один из допрашиваемых стрельцов не упомянул про письмо, в котором речь шла «о перемене патриарха». Шакловитый повинился: такое письмо было, и он читал его стрельцам вслух, но в нем говорилось лишь о венчании на царство «великой государыни царевны».

Упорство Шакловитого побудило судей прибегнуть к пытке. Кнут хорошо развязывал языки. Шакловитый не выдержал и стал признавать предъявленные ему обвинения. Однако и здесь бывший глава Стрелецкого приказа не упускал случая подчеркнуть, что он всего лишь исполнитель чужих планов.

Многие признания Шакловитого могли стать гибельными для его бывших соратников. После первой пытки он дал кнутобойные показания о Василии Голицыне. Тот будто бы горевал, что старую царицу в 1682 году не убили: «…Есть ли б ее в то время уходили, ничего бы не было». Борису Голицыну пришлось проявить немалую изворотливость, чтобы оправдаться перед Петром и не дать хода страшному обвинению. Ценой больших усилий это удалось сделать. В приговоре В. В. Голицыну ничего не было сказано о его причастности к августовскому заговору и намерению извести царя и его семейство. В вину было поставлено только то, что он «о всяких делех мимо их великих государей докладывали сестре их» и во втором Крымском походе «промыслу никакого не учинил и отступил прочь», отчего казне «великие убытки… государству разорение и людем тягость». В результате фаворита царевны лишили боярства, имений вотчины и отправили в вечную ссылку на Север, из которой он уже не вернулся.