В Коковцев - Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 4)

Но пути парламентской логики поистине неисповедимы. Два дня спустя, по дороге в Монте-Карло, я прочитал в газетах, что Министерство Бриана преобразовано. Из него выбыл Мильеран, которому принадлежала вся организация борьбы против забастовки, а весь кабинет, кроме него одного, остался у власти.

Мы ехали на автомобиле от Лиона до Монте-Карло два дня и приехали на место поздно вечером. Было совсем темно, и мы с величайшим трудом спустились благополучно с верхней корнишь к гостинице, и как не слетели мы с узкой дороги на одном из крутых виражей, мне совершенно непонятно.

Утром я отошел смотреть дорогу, по которой мы спустились, и не мог достаточно надивиться тому, как мы могли добраться без приключения. Когда мы вошли в гостиницу Париж, то встретившая нас администрация не хотела верить, что мы ночью рискнули опуститься с верхней дороги - там и днем не принято было ездить тогда.

В Монте-Карло, где мы думали спокойно просидеть не более пяти дней, меня ждала немалая неприятность из Министерства, а затем я едва не сломал себе там ногу и вместо развлечения и отдыха получил только жестокую боль в ноге, с которой и вернулся домой через Берлин.

Едва мы успели водвориться в отведенных нам трех прекрасных смежных комнатах, как мне подали длинную шифрованную телеграмму за подписью моего товарища С. Ф. Вебера. Ключ от шифра у меня был с собою, я знал способ расшифровки его, но большим искусством по этой части не обладал. Большая часть ночи ушла у меня на разбор телеграммы, и когда я воспроизвел, уже в четвертом часу утра точный и полный текст ее, то мне пришлось испытать немалое чувство возмущения.

Оказалось, что в первом заседании Совета Министров, тотчас после моего отъезда, П. А. Столыпин после открытая, заседания обратился к Веберу с вопросом - чем объясняется то, что до сих пор остаются непроданными Государственным Банком бумаги Лазаря Полякова, и что он и его Торговый Дом продолжает до сих пор пользоваться такими льготами, которые возмущают всю Москву, и никто не понимает, почему такому неисправимому должнику были оказаны огромные кредиты и, после целого ряда лет явной неисправности, с ним все еще церемонятся и не продают тех ничтожных залогов, на счет которых Государственный Банк все же может выручить часть ссуженных Полякову сумм.

Вебер совершенно не знал Поляковского дела в Государственном Банке, так как он вообще не ведал делами кредита в Министерстве, и ответил поэтому Столыпину, что он совершенно не в курсе этого дела и просит отложить решение этого дела до моего возвращения или, по крайней мере, до собрания им сведений в Государственном Банке.

Столыпин, против всякого своего обыкновения, почему-то сразу вспылил и в очень резкой форме ответил Веберу, что он не считает возможным откладывать дела, ставшего "притчей во языцех", до моего возвращения и настаивает на немедленной продаже бумаг.

Министр Торговли Тимашев, за год перед тем бывший Управляющим Государственным Банком и прекрасно знавший все Поляковское дело, начал было разъяснять его, но Столыпин остановил его и продолжал настаивать на продаже бумаг во что бы то ни стало, и никто из Министров, видя его непонятное раздражение не стал противоречить ему, и Веберу не оставалось ничего иного, как либо подчиниться этому настоянию, либо сделать разногласие и довести дело до представления на усмотрение Государя.

Мягкий по натуре и понимая хорошо, что его голос не будет иметь никакого веса в глазах Государя, - он стал уговаривать Столыпина послать мне подробную телеграмму и просить меня дать мой ответ непосредственно ему по телеграфу же, на что потребуется всего два, дня, и тогда будет достигнуто, по крайней мере, то, что я получу возможность дать свое заключение, а он, Вебер, не примет участия в {427} таком решении, которое, может быть, окажется не согласным с взглядом его Министра.

Любопытно и то, что и такая невинная и вполне законная просьба не была принята Столыпиным сразу, а вызвала ряд колких замечаний, совершенно не привычных для Столыпина.. Любопытно и то, что такой опытный человек, как Государственный Контролер Харитонов, с которым Столыпин всегда считался, молчал как рыба и не проронил ни одного слова. Меня меньше удивляет проявленная уклончивость со стороны Тимашева, хотя он отлично знал почему не продаются бумаги Полякова, но он вообще не считал для себя удобным противоречить Столыпину по чужому делу, так как сразу заметил, что тут имеется какая-то особенная подкладка, при которой лучше предоставить другим расхлебывать неприятное дело.