Лев Ельницкий - Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII—III вв. до н.э.

Эти события, упоминанием о которых мы заканчиваем наше изложение, являются одним из наиболее ярких примеров революционизирующего действия «сатурнических» и «дионисийских» идей. Мы видим, как эти идеи, достигнув определенного накала, распространялись через их более активных и интеллигентных носителей, увлеченных греческим оргиастическим мистицизмом, который был связан с проявлениями крайнего демократизма и свободомыслия. Они будили в слоях находившегося на положении рабов южноиталийского крестьянства потенциальные революционные силы. На этом примере мы убеждаемся лишний раз в том, что революционизирующие идеи в древности, как впрочем, и в более позднее время, нередко окрашивались в религиозные и мифологические тона, поскольку религиозные представления низших слоев общества были пропитаны социально–утопическими стремлениями [69]. Идеи эти, как мы видели, были теснейшим образом связаны с живыми в народной психологии представлениями об общинно–родовом правопорядке, представлявшемся угнетенному люду по сравнению с рабовладельческим строем образцом справедливости. Широкая популярность и глубокая жизненность этих идей выразилась в том, что они на протяжении столетий находили для себя почву и подвергались настойчивой разработке как в художественной, так и в политико-философской литературе древности. На них же в несколько более позднюю эпоху, отмеченную более широкими народно–революционными движениями, которые были вызваны событиями времен поздней республики, выросли идеи и символы эллинистического и раннехристианского мессианизма [70]. [253]

Наличные факты по истории древнеиталийского рабовладения, сколь они ни отрывочны и ни фрагментарны, дают представление о некоторой его эволюции от патриархальных форм родового рабства; эти формы весьма тесным образом связаны с клиентелой, откуда этот институт, имевший такое важное значение для дальнейшей истории Рима, видимо, и берет свое начало.

Наблюдая, далее развитие рабовладельческих отношений в Италии в начальную пору существования древнейших государственных образований в Великой Греции, Этрурии и Лации, мы встречаемся как с примитивными, распространявшимися на целые племена, так и с более развитыми и жестокими формами этих отношений, возникшими в результате работорговли и распространения долгового рабства. Эти формы сосуществуют одновременно и границы между ними довольно неопределенны и неуловимы.

Весьма существенным является участие рабов в различных сторонах жизни общины: как в производстве, где всякий производитель более или менее подневолен и действует в силу принуждения, так и в культе — родовом и государственном, — где мы находим рабов не только в качестве культовой прислуги, но и в качестве жрецов.

По примеру греческих общин италийцы черпали свои военные контингенты в значительной степени из рабов и других неполноправных общественных элементов. Это обстоятельство открывало для последних доступ к гражданству и к легальной политической жизни. Отпуск рабов на волю, приписка вольноотпущенников к трибам и наделение их землей создавали мощный резервуар для пополнения рядов гражданства. Активная и демократическая мыслящая часть патрициата находила для этого всяческие моральные [254] оправдания. À эти новые граждане — вчерашние рабы и клиенты — привносили в жизнь общины очень многое от своей недавней идеологии, связанной с религиозными верованиями родового строя. Организация римского плебса с его народным трибунатом и его культами восприняла достаточно много от общинных установлений и преданий, сохранявшихся и обращавшихся в среде рабов и клиентов. Допустимо думать, что к числу подобных установлений может быть отнесено возникновение также и военного трибуната, а из него — военного трибуната с консульской властью. Сюда же относится и формирование некоторых юридических норм, вышедших из древнего сакрального права, касающихся патроциния и народного трибуната, получивших отражение в законодательстве XII таблиц.

Римская община в политических учреждениях, правовых нормах, равно как и в религии создавала известные установления, отвечавшие домогательствам низших общественных слоев или пыталась посредством подобных установлений в какой–то мере предвосхитить народные чаяния или во всяком случае сгладить остроту недовольства.

Интересы экономической выгоды, так же как и социально–правовые условия, форсировали формальное вольноотпущенничество при сохранении фактической зависимости раба или клиента от владельца и патрона. Степень реальности высвобождения неполноправного лица зависела в значительной мере от его имущественного ценза, и мы наблюдали, как значительную самостоятельность приобретали отпущенники и даже рабы, действовавшие от имени крупных предпринимателей или находившиеся на государственной службе. Вероятно, как это выступает особенно отчетливо в эпоху поздней республики и империи, известная категория рабов сохраняла лишь формальную зависимость от владельцев (сочетавшуюся, видимо, с определенной суммой оброка), в действительности же превращалась сама в рабовладельцев в самом прямом смысле этого слова.