Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)

- Выдашь?! - опять спросил секретарь.

- Нет! - еле слышно сказал Несмеянка.

Снова заскрипел винт под громадными волосатыми, со следами ожогов, лапищами палача...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Губернаторские капралы окончательно покорили мордву.

Одно за другим вернулись в свои дома семейства терюхан. Запалили очаги, а есть нечего. Благодетелями объявились Турустан и Федор Догада. Они усердно возили хлеб, продавали в долг - брали расписки. (Подороже, чем на базаре, но в долг.) Турустан, как терюшевский староста, большую силу возымел теперь над своими соотечественниками. Никогда он не думал в былые времена, что ему придется так по нраву властвование. Теперь же ради господства над своим родным, забитым, обездоленным народом он пошел на все. Те, которых он раньше ненавидел, стали друзьями его теперь во имя укрепления власти его, Турустана; они дали ему в помощь солдат, полицейских и палачей. Он рад был этому. Приказная изба постоянно была набита недовольными им, Турустаном, людьми. Он готов был заключить союз с кем угодно, лишь бы его народ молчал, покорился. Он не задумался бы призвать к себе извне какую угодно враждебную мордве силу, лишь бы держать в страхе родной народ, лишь бы мордва примирилась со своей рабской участью и не была бы свободной, и не вышла бы из повиновения у вотчинников и приставов. Теперь ему стали дороги даже и попы, предававшие анафеме бунтовщика Несмеянку за то, что он желал сделать свой народ независимым, свободным, имеющим право трудиться для себя, а не для других, имеющим право безбоязненно растить своих детей, не отдавая их, ради прихоти, вотчинникам в гаремы и для продажи, как скотов... Все то доброе, хорошее, чего сам некогда добивался Турустан для своего народа, теперь стало ему ненавистным... Он желал теперь всех благ только себе одному. Он знал, что мордва не на его стороне, а на стороне Несмеянки, и это его еще более озлобляло против родного народа. Он завел себе доносчиков, платил им губернаторскими серебренниками. А то, что они ему сообщали, посылал губернатору же.

Все покорились всесильному Турустану. Только Мотя, Иван Рогожа и еще трое молодцов из Большого Сескина не покинули леса. Напрасно их разыскивали пристава и конные стражники - нигде не могли найти беглецов.

Между тем они делали набеги на малые команды и из-за стволов деревьев стреляли в солдат, а солдаты в страхе бежали от них, оставляя колодников на дороге. Ватажники сбивали колодки с арестованных и уводили их с собой в лес, давая им ружья. Так множилась ватага непокорных беглецов, предводимая Мотей. А по вечерам в темной, сырой землянке старый мордовский певец Иван Рогожа, под тихий, грустный звон струн, пел:

На горах то было на Дятловых,

Мордва своему богу молится,

К земле-матушке на восток поклоняется...

Едет мурза, московский царь, по Воложке,

По Воложке на камешке...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Монахи, не торопясь, осторожненько двинулись в Терюшевскую волость из Оранского монастыря, узнав о мордовской покорности.

Пристава, сыщики, заплечные мастера встречали монахов хлебом и солью. Турустан устраивал для них обильные трапезы с виноизлияниями. Монахи скромничали, ссылались на пост.

Епископ Димитрий разослал по селам приготовленную им речь для духовников, коим предстояло совершать крещение мордвы. В речи было сказано, что "святая церковь не требует у язычника отречения от своего народа, от своих предков, от своего житейского мордовского обихода, православное крещение не отнимет у человека его родины, но оно подчиняет его мудрому началу смирения. Крещение избавляет мордву, чувашей, татар, черемис и других иноверцев от властолюбивой похоти, от стремления верховенствовать в семье единой матери всех нас, ее величества государыни императрицы Елизаветы первой, дочери блаженной памяти великого Петра"...

Поп Иван Макеев охрип, читая эту проповедь по избам. Всех обежал. Показалось мало - еще раз повторил то же самое. Епископ приказал приготовить язычников ко всеобщему крещению мордвы, обходясь с ними ласково, по-братски.

Поп Иван ездил для проповеди и в Рыхловку. Феоктиста собственными глазами видела, как сбылись слова "батюшки", сказанные им два года назад.

Действительно, рыхловские "бунтовщики и крамольники" поклонились попу Ивану в ноги, прося у него прощения за свои прегрешения против власти. Плакали, каялись.

Феоктиста торжествовала. Рыхловка отошла в казну, но ее, Феоктисту, оставили управительницей. Теперь она стала расхваливать попу его супругу Хионию. Но поп - хитрый. Сразу догадался, в чем дело. Постоялец завелся у Феоктисты - усмиритель мордвы, драгунский ротмистр - усатый и нахальный человек, расположившийся в Рыхловке как природный хозяин усадьбы. Теперь ночевать она отводила попа наверх, на антресоли, в бывшую моленную Филиппа Павловича. Поп, ложась в свою постель, сердито оглядывал темные старинные иконы на стенах. Того ли ему нужно было!