dm - ИСТОРИЯ 19 века том 3

И теперь Талейран явил миру отвратительное (хотя и кор-ректное, с точки зрения династических интересов, принципов легитимизма и старого европейского публичного права) зре-лище : французский посланник от имени французского короля подписывается под заявлениями и действиями, направленнымипротив Франции и французской армии.

Александр и Франция. В 1814 году союзники долгое время сильно расходились в мнениях относительно формы правле-ния, которую следовало бы установить во Франции. За исклю-чением англичан, все они скорее терпели реставрацию, чем сами ей содействовали. В 1815 году эти разногласия возобно-вились. Австрийцы снова начали подумывать о предоставле-нии престола Наполеону II и о назначении регентства. Прус-саки думали лишь о том, как бы выжать побольше миллионов и захватить побольше территорий, и отнюдь не намерены были связывать себя обязательствами по отношению к какому быто ни было французскому правительству. Эти свои мститель-ные намерения они скрывали под предательскими заявле-ниями, будто французы вольны назначить себе какое им угодно правительство, лишь бы это правительство давало Европе гарантии мира. А эти гарантии сами они предпочитали получить в виде земли и денег.

Александру Бурбоны надоели. Ему нужна была монархия,менее гордая своим происхождением, которой он бы мог распо-ряжаться по своему усмотрению, и такой монарх, который былбы одновременно и более популярен во Франции и более зави-сим от России.

Одни англичане попрежнему желали восстановить на пре-столе Людовика XVIII. «Недостаточно еще низвергнуть Бона-парта, не следует также открывать двери якобинцам», — гово-рил лорд Кленкарти. «Якобинцы, — возражал Александр, —опасны лишь как помощники Бонапарта, и вот почему сле-дует стремиться к тому, чтобы оторвать их от него. Прежде всего необходимо низвергнуть его. В этом мы все согласны.Я со своей стороны посвящу этой цели все свои силы и не успо-коюсь до тех пор, пока она не будет достигнута». «Но, —прибавил он, — низвержение Бонапарта — это лишь поло-вина дела; далее нужно будет подумать о безопасностиЕвропы, которая не может быть спокойна до тех пор, пока небудет спокойна Франция, а достигнуть умиротворения Фран-ции можно только при установлении в ней такого прави-тельства, которое будет подходящим для всех». Кленкарти заметил, что таким как раз и явилось бы правительство Людо-вика XVIII. Но Александр указал ему на фактическое положение дел и закончил следующим намеком: «На мой взгляд,примирить всех может только герцог Орлеанский: он фран-цуз, он Бурбон, он женат на принцессе из дома Бурбонов,у него есть сыновья; еще в молодости он служил делу консти-туции; он носил трехцветную кокарду, которую, как я уже указывал на это в Париже, ни в каком случае не следовало отменять. Он объединит все партии». Кленкарти стал указы-вать на опасности, связанные с нарушением законного престоло-наследия и с введением политики узурпации, но не смог убедить Александра.

(1) Секретные инструкции Новосильцеву от 11 сентября 1804 года; Memoiresde Czartoryski, т. II, стр. 32; Мемуар русского кабинета 1815 года; Correspon-dance de Pozzo di Borgo, т. I, стр. 128 и сл.; Письма лорда Кленкарти к Кэстльриот 11—15 апреля 1815 года.

«Легитимизм» всегда раздражал русского императора. Самоеэто слово оскорбляло его как какая-нибудь неучтивость или недостаток уважения к его короне. Со времени посещенияим Парижа, где Людовик XVIII, по его словам, обращался с ним как с «выскочкой» и не счел нужным предложить ему«синюю ленту»; со времени неудавшейся попытки устроить брак между великой княжной и герцогом Беррийским, брак,впрочем, почти невозможный, так как оба двора не хотели, да и не могли сделать никакой уступки в вопросах религии;со времени переговоров в Вене, где Талейран беспрестанно надоедал ему своими «принципами», — самолюбие Александра в этом пункте более чем когда-либо совпадало с его интересами. Впрочем, он тогда говорил тем же языком, что и в 1804 году, когда замышлял свой грандиозный план перестройки Европы под русской супрематией. В 1814 году он довел это дело до конца, и теперь предстояло его завершить. «Во Франции, —говорил Александр, — конституция непременно должна быть монархической... Кабинеты столкуются между собой относи-тельно лица или династии, которых можно привлечь к управ-лению Францией. Если это будет Бурбон, то они решат, какой именно... Они решат также, какого образа действий следует от него потребовать и какие условия он должен подписать...»(1) Этим и объясняются проявленное Александром в 1814 году желание посадить на престол Бернадотта, его антипатия к Людовику XVIII, превратившаяся во вражду, а также про-явленная им в 1815 году благосклонность к Луи-Филиппуи его многозначительная попытка с помощью плебисцита воз-вратить Франции трехцветное знамя. Ясно, что восстановлен-ный таким образом король был бы обязан ему решительновсем и уже не смел бы, подобно Людовику XVIII, обращаться с преемником Екатерины со всем высокомерием династии Капетингов. Король Франции при таких условиях значил бы даже меньше, чем прусский король. Дата его прихода к власти по воле большинства считалась бы с 1815 года, и весь монархический престиж перешел бы от протеже к покро-вителю, от Парижа к Петербургу, где царствовал бы новый Карл Великий.