Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Неизвестно, было ли отправлено такое письмо, но стоит упомянуть, что через год с лишним, весной 1854 года, Дарья сообщила Екатерине: "Я увидела (на раздаче шифров* в Смольном) мадемуазель Денисьеву, но очаровательно то, что мы обе сделали вид, будто мы лучшие в мире подруги, и на самом деле я чувствовала себя с ней совершенно свободно, особенно когда заметила ее стесненный и смиренный вид, который тронул меня".

Широко распространено мнение, что Елена Александровна из-за своей незаконной любви превратилась в своего рода парию. Но если это и было так, то лишь в самом начале ее отношений с поэтом. С годами она так или иначе вошла в круг людей, близких Тютчеву. Так, в 1863 году, рассказывая в письме к своей сестре Марии, что приезд ее к Тютчевым в Москву откладывается, она сетует: "Я не застану в Москве Сушкова, зятя Федора Ивановича, и это большая и серьезная неприятность для меня". Еще через год поэт писал той же Марии: "Великая княгиня Елена было одною из тех, кто недавно говорил мне о ней (Денисьевой. -В.К.) с наибольшей симпатией". Из этого ясно, что "отверженность" Елены Александровны (хотя бы в поздние годы) сильно преувеличена.

Дочь поэта от первого брака Екатерина так сообщала своей тетке Дарье Ивановне о болезни Елены Александровны: "Он (Тютчев. - В.К.) опасается, что она не выживет и осыпает себя упреками; о том, чтобы нам с ней повидаться*, он даже не подумал; печаль его удручающа, и у меня сердце разрывалось".

Известно также, что Елена Александровна участвовала во встречах Тютчева с рядом государственных и политических деятелей - например, Деляновым и Катковым.

Вообще, несмотря на горестные и тяжкие стороны своего положения, Елена Александровна со временем смирилась с ним. По словам Георгиевского, "ей нужен был только сам Тютчев и решительно ничего, кроме него самого". Но есть немало свидетельств, что и сам поэт всегда стремился не разлучаться с Еленой Александровной, насколько это было возможно. Он писал о ней впоследствии: "Она - жизнь моя, с кем так хорошо было жить, так легко и так отрадно..." Он говорил в стихах, написанных 10 июля 1855 года на даче, которую Денисьевы снимали возле Черной речки, где

...в покое нерушимом

Листья веют и шуршат.

Я, дыханьем их овеян,

Страстный говор твой ловлю...

Слава Богу, я с тобою,

А с тобой мне - как в раю.

В этом же стихотворении - проникновенные строки:

Лишь одно я живо чую:

Ты со мной и вся во мне.

А.И.Георгиевский писал о Елене Александровне: "Это была натура в высшей степени страстная, требовавшая себе всего человека, а как мог Федор Иванович стать вполне ее, "настоящим ее человеком", когда у него была своя законная жена, три взрослые дочери и подраставшие два сына и четвертая дочь".

Такого рода соображениями воспоминания мужа сестры Елены Александровны вообще изобилуют. Но нельзя не видеть, что он был человеком совсем иного, далекого и от Тютчева, и от Елены Денисьевой, склада и характера; в нем чувствуется нечто "каренинское". И едва ли будет преувеличением сказать, что Елена Александровна воспринимала поэта именно как "вполне ее" человека, несмотря на все внешние преграды между ними. Это, разумеется, отнюдь не значит, что отношения - даже и в поздние годы их любви, когда Елена Александровна со многим примирилась, - были безоблачными или хотя бы спокойными. Сам поэт рассказал позднее об одном из мучительных столкновений между ними:

"Я помню, - писал он 13 декабря 1864 года, - раз как-то в Бадене(* , гуляя, она заговорила о желании своем, чтобы я серьезно занялся вторичным изданием моих стихов и так мило, с такой любовью созналась, что так отрадно было бы для нее, если бы во главе этого издания стояло ее имя (не имя, которого она не любила, но она). И что же... вместо благодарности, вместо любви и обожания, я, не знаю почему, высказал ей какое-то несогласие, нерасположение, мне как-то показалось, что с ее стороны подобное требование не совсем великодушно, что, зная, до какой степени я весь ее ("ты мой собственный", как она говорила), ей нечего, незачем было желать и еще других, печатных заявлений, которыми могли бы огорчиться или оскорбиться другие личности... О, как она была права в своих самых крайних требованиях..."

Но жизненная коллизия была в точном смысле слова неразрешимой; поэт безусловно не мог разорвать отношения с Эрнестиной Федоровной. Об этом ясно говорят те около трехсот писем, которые он послал ей за четырнадцать лет своей любви к Елене Денисьевой. В его письмах подчас почти прорывается признание, хотя вообще то он как раз старается погасить, заглушить его. Еще 2 июля 1851 года, через год после начала своей любви, он пишет из Москвы в Овстуг, куда несколько недель назад уехала Эрнестина Федоровна, пишет в ответ на ее письмо, полное сомнений: