Виктор Кудинов: Дочь Птолемея

Улицы прямыми линиями - узкие, широкие, длинные, короткие чертили его с севера на юг и с востока на запад. Так когда-то задумал Александр Македонский, чтобы город продувался насквозь северными ветрами, дувшими постоянно с моря в летнее время года. Плоские кровли домов опускались и подымались квадратами; обелиски были покрыты черепицей, белизна их мраморных колонн в солнечных лучах была ослепительна; мосты без перекрытий и перил над каналами опирались на каменные столбы; желтые пилоны из песчаника, привезенные из Мемфиса, с вдавленным орнаментом, приземистые, широкие у основания, напоминали о людях, что строили пирамиды.

То там, то в другом месте курчавились вершинами деревья, скрывая собою постройки. Кипарисы и пальмы росли обширными рощами вперемешку с развесистыми могучими кедрами и пирамидальными тополями.

Птицы захлопали крыльями, резкий крик карликовых попугаев неожиданно оборвался, и они вспорхнули, как разноцветные яркие бабочки, перелетев на левую сторону парка.

Привлеченная шумом, Клеопатра, поднявшись на носочках, поглядела вниз. Почти бегом, сильно напрягаясь, два худых эфиопа вели под уздцы белоснежного коня. Легкий султан из страусовых перьев качался между острых подрагивающих ушей. Конь приседал, подпрыгивал, мотал головой, разбрызгивая с черных губ белую слюну. Рабы тщетно пытались его сдержать. То был подарок Гнея Долабеллы, бывшего наместника Сирии, погибшего в Лаодикии. Коня по её приказу каждое утро проводили под окнами опочивальни, чтобы напомнить ей о ясноглазом римлянине, одном из близких её друзей.

Звонким голосом Клеопатра позвала своего любимца: "Эрос!"

Рабы остановились, но жеребец протащил их за собой, выгибая тонкую шею с длинной гривой.

- Пустите его! - распорядилась она.

Освобожденный конь, словно пущенная стрела, помчался по песчаной дорожке в глубь парка; длинная грива взвилась, хвост вытянулся на лету. Радостное ржанье замерло вдалеке. Рабы побежали следом.

Клеопатра улыбнулась, наблюдая за ним, ибо бегущий конь был ещё более прекрасен, чем при ходьбе. Утренняя встреча со своим любимцем добавила к её бодрости уверенность в удачливом дне. Да соизволит Исида подарить ей радость. Она так этого хотела.

2. СПАСИ МЕНЯ ОТ ГОРЕЧИ И НЕВЗГОД

По мере того как она углублялась в покои дворца, прохлада становилась ощутимей; легкий сумрак густел в углах, едва означая очертания предметов.

Рабыни и служанки исчезали, завидя её, лишь скульптуры богов оставались на своих местах, бесстрастные, равнодушные к человеческой суете. У ног Сераписа, высившегося почти до потолка, горела лампада; огонь освещал его снизу, и бог из белого мрамора казался желтым, точно выточенный из слоновой кости. То было изображение молодого мужчины, бородатого, усатого, с длинными, до плеч, завитыми волосами. Обликом он напоминал Зевса или Асклепия, с той только разницей, что на голове он держал изящную корзиночку с плодами и фруктами, ибо прежде всего люди ждали от него здоровья и плодородия.

Перед Исидой, в соседнем зале, она остановилась. Не было случая, чтобы царица, возвращаясь в свою опочивальню, не прочла, пусть короткую, молитву у ног богини. То была не египетская Исида с маленьким Гором на коленях и большими коровьими рогами, поддерживающими солнечный диск, на голове, а эллинская, в тунике и столе, с диадемой, изображающей луну; в левой руке богиня держала за ручку кувшин с нильской водой, а в правой систр. То была добрая, прекрасная лицом богиня, защитница всех страждущих и нуждающихся.

И Клеопатре, как и всякой женщине, боявшейся неизвестности и перемен, впадающей в отчаяние от невзгод, пугающейся темноты и мышей, любящей развлечения, музыку и пляски, постоянно влюбляющейся, и даже чаще, как говорила её служанка Ирада, чем иная портовая бабенка, потому что женская натура слаба и отзывчива; ей, дочери Птолемея XII Неоса Диониса, ставшей владычицей богатого и обширного царства не только по воле Цезаря, но и по определению судьбы, было покойно и отрадно видеть, даже ощущать Исиду рядом, - она не раз говорила, что чувствует присутствие богини, - возле дверей своих покоев, в соседнем роскошном зеленом зале, с множеством светильников, из которых курилось ароматное сирийское благовоние, и водостоком из темно-красного гранита с чистой водой в центре, как раз под четырехугольным отверстием в потолке, через которое поступал дневной свет и спускались четыре изогнутых стержня, наподобие виноградной лозы.