Виктор Кудинов - Неволя

Кибитка бека подкатила к низкому крыльцу дома. Сейчас же появившиеся двое слуг упали наземь, подставив широкие спины. И по ним, как по ступенькам, поддерживая полы длинного халата, утомленный и побледневший Бабиджа сошел на крыльцо и скрылся за двустворчатой узкой дверью.

Михаил стоял в стороне, как нищий, держа над головой подобранную из грязи рогожку, сквозь дырья которой на него лились дождевые струи, но он не замечал их, ибо все равно был мокр. Увидев навес, куда босоногий мальчишка отогнал овец, он поспешил туда. Не успел Михаил сесть на чурбак, как явился низенький толстый татарин в пестром халате, полы которого были засунуты за пояс, окликнул его и повел в дальний конец двора, к дощатой лачуге, примыкавшей одной своей стороной к какому-то строению.

Отомкнув покривившуюся дверь на кожаных петлях, он жестом приказал Михаилу войти. Лачуга до половины была завалена сеном. Дверь за Михаилом закрылась, и он оказался в душистой теплой темноте. И скоро заснул.

Вдруг будто кто толкнул его. Он резко сел, подогнув под себя правую ногу, и уставился на темную стену перед собой. Благодушное состояние исчезло. Он вспомнил, что находится в Сарае, а Москва - далеко-далеко... И от безысходности и тоски впал в уныние и который раз подумал: "Господи, помилуй!"

Он снова улегся в сено и уснул. На этот раз его разбудил скрип отворившейся двери и свет чистого голубого неба.

Пришедших оказалось двое: давешний низенький татарин, Касим, который привел его сюда, и босоногий худенький мальчишка в рваной одежонке и лохматой шапке - Юсуф, как он узнал впоследствии. Мальчишка принес половину сухой лепешки и глиняный кувшинчик с водой. Положил все на земляной пол перед босыми ногами Михаила и вышел. Касим закрыл дверь.

Спустя три дня, вечером, Касим повел Михаила в дом, оставил его в первой комнате с земляным полом, а сам скрылся в соседней, за пологом. Михаилу пришлось ждать долго. Он присел на корточки и прислонился спиной к косяку раскрытой двери.

Наконец появился Касим и поманил его пальцем. Михаил поднялся в соседнюю горницу и по указанию Касима сел у входа. Это было небольшое пустое помещение, служившее приемной, с двумя входами, загороженными ковровыми пологами, небольшим зарешеченным окошком. Лишь в углу её, против Михаила, были постелены один на другой несколько ковров и лежали подушки.

Вдруг раздался звук шагов, шелест жесткой ткани - показался Бабиджа в длинном халате и чалме, а с ним ещё один человек, курносый, худой, с чернильницей на поясе и бумажным свитком в руке.

- Писать будем, - сказал Бабиджа, бегло взглянув на Михаила.

Бабиджа показался Михаилу бледным и вялым. "Уж не болен ли?" - подумал Ознобишин. Действительно, после возвращения бек занемог и провел две бессонные ночи. Он почти ничего не ел за это время и пил только воду, чтобы утолить жажду.

- Сам будешь или он? - указал Бабиджа на молчаливого писца, готового занести все что угодно в развернутый свиток. С ладони Бабиджи свисали черные четки, а костлявые пальцы были унизаны дорогими перстнями. Михаил согласился:

- Напишу.

Писец передал Михаилу бумагу, перо и чернильницу. Михаил осторожно расправил небольшой свиток бумаги на коленях, разгладил его рукой. Бумага была гладкая, белая и прохладная. Перо в его руке начало дрожать, ему было боязно писать на ней, не хотелось марать этой белизны. Он подумал немного и вздохнул.

Бабиджа подсказал:

- Пиши князю Московскому. Пусть выкупает слугу своего. Пусть даст три раза по сто. Тогда отпущу.

"Экось, чего захотел! Как же, даст тебе князь столько серебра за тиуна! Такова отродясь не бывало!" - подумал Михаил и стал водить пером по бумаге, вырисовывая, как умел, каждую буковку. Слова ему давались с трудом, буквы ложились вкривь и вкось. Он весь взмок и совершенно измучился, пока начеркал с десяток слов.

- Напиши, чтобы понял, от кого грамота, - сказал Бабиджа и почесал запавшую щеку. - Как там тебя, урус? - Михаил сказал, а Бабиджа продолжал: - Вот так и напиши. От тиуна, мол, Озноби.

В конце своего послания Михаил вставил несколько слов, чтобы нельзя было понять, от кого письмо, и имя свое изменил, написал не Ознобишин, а Озноби, как бек велел.

Бабиджа взял лист, поглядел на славянские письмена, ничего не понял и передал писцу. Тот уткнулся носом в самый лист и стал водить пальцем под каждым словом, шевеля губами, тоже мало что разобрал, но, чтобы не ударить лицом в грязь и получить вознаграждение, сказал утвердительно, что написано как надо.