Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

На мотоцикле примчался комбат — через пять минут ни одного раненого не должно остаться здесь, срочно грузить — и в Высоковск. Хорошо хоть машин много, меховых одеял, спальных мешков… Срочно грузим раненых, в машины бросаем печенье, масло, хлеб, пачки сахара, а в деревне рвутся снаряды.

Астапенко был в Москве и привез нам подарки: Ире большую коробку — в наборе духи, одеколон и прочее к XXIV годовщине Октября, а нам маленькие флакончики синие, похожие на фонарики затемненной Москвы — «Огни Москвы». Какое это чудо, в жизни я не ощущала подобного запаха. Пахло чем-то неземным, прекрасным. Закроешь глаза, вдохнешь этот запах — и вот уже нет войны и ты в каком-то другом мире.

Вот какие чудеса может делать маленький волшебный флакончик-фонарик. А выпустишь из рук этот флакончик, и перед тобой Волоколамское шоссе, занесенное снегом, мороз выше 45 градусов, гул «Юнкерсов», грохот взрывов. Снега выпало так много, что машины не могут пробиться, и мы по очереди ходим за кровью. Почти целый день уходит на это — и кровь тяжелая, и мы не легко одеты (теплое белье, суконное обмундирование, свитер, телогрейка и ватные брюки, шинель, подшлемник, шапка, шерстяные портянки, валенки), и, несмотря на это, мы обморозились. Полдня идешь, а полдня лежишь в снегу, самолеты не дают подняться. У меня обморожены нос и щеки. А вообще обмороженные почти не поступают, только изредка I степени. Эвакуацией занимается Олюшка. Достает где-то сани и лошадей. Часть раненых (тяжелых) укладывают на сани, тех, кто как-то может передвигаться, ведет пешком по лесу, а в лесу и немцы встречаются, но она ничего не боится.

Мы поехали вперед с Астапенко на новое место в голубом автобусе (так и не смогли его перекрасить). Была такая чудесная погода — мороз, лес, занесенный снегом, тишина вдруг такая, как будто бы не было войны. Мы вышли из автобуса и следом пошли пешком — он ехал очень медленно. С нами вместе был старший лейтенант из особого отдела, он остался в автобусе. Мы шли и любовались зимним лесом. Вдруг впереди раздались выстрелы, и автобус наш окружили немцы. Мы были без оружия, только у Астапенко пистолет, он приказал нам отползать, так как тем, кто остался в автобусе, мы помочь не сможем.

Мокрые, окоченевшие, добрались мы до деревни. В автобусе было все наше имущество — дневники (вот почему запрещают их вести), фото, «Огни Москвы» и самое главное — вся ротная документация (Ира — ротный писарь). Ночью, когда мы принимали раненых, привезли старшего лейтенанта из особого отдела, того, что был в голубом автобусе. Как он мог доползти, понять было невозможно, у него не было живого места — весь изранен. Он не может себе простить — как мы могли так развесить уши. Обманула нас тишина. Он не сразу сообразил, когда увидел у дверцы машины фашиста в очках, что это фашист. Открыл дверцу и врезал немцу автоматом по морде, тот упал, а особист успел прыгнуть в кусты, вернее низкие елочки, занесенные снегом, и стал отстреливаться. Шофера убили, а в него бросали гранаты, стреляли, и ему все-таки удалось отползти, а там его подобрали солдаты, услышавшие стрельбу. Ира трясется: за утерю документов могут отдать под трибунал. Мы вспомнили еще один случай с машиной. Мы вышли и шли пешком, а машина ехала впереди, и вдруг раздался взрыв, и от машины ничего не осталось. Налетела на противотанковую мину, и шофер погиб.

Настроение ужасное, хотя все и уверены, что Москву не отдадим. Солдаты стоят насмерть, немцы прорываются только там, где уже некому стоять, где действительно стояли насмерть. Большую помощь оказывают москвичи. Мальчишки — школьники 9–10-х классов — стали бойцами лыжных батальонов. Без конца мимо нас мчатся они в лыжной форме цвета хаки (сверху белые маскировочные костюмы). Их забрасывают частично в тыл на аэросанях. Они тоже стоят насмерть. Ближние подступы к Москве все изрыты противотанковыми рвами, кругом опоясывают надолбы, ежи, зарытые в землю танки, доты, минные поля. Сотни тысяч москвичей работают от темна до темна, роя эти рвы, окопы, ходы сообщений. И все же некоторые начинают поговаривать, что Москва не есть Россия, это, так сказать, запасные позиции. Нет уж, надеяться на такие запасные не будем. У меня ко всему еще и личная большая неприятность. Могут отдать под трибунал — как посмотрит начальство. Я очень устала, почти ничего не соображала, — несколько суток не спала, и вдруг поступает тяжело раненный прокурор дивизии. Он отдал мне свой крохотный пистолетик, который умещается на ладошке, и документы на четырех самострелов. Они были у нас в санбате, и мне их срочно нужно было разыскать. Я пистолет положила в карман брюк, бумаги взяла в руки, села на мешок с перевязочным материалом и… уснула. Растолкал меня Астапенко. Бумаг у меня не было, самострелов тоже не было — их эвакуировали. Можно себе представить мое самочувствие! Прокурор меня просил, чтобы пистолетик был у меня, и я никуда его не сдавала, но я помчалась в штаб и немедленно сдала, пока цел. Вот и жду теперь решения своей участи.