Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Фашисты бросили все силы на Москву, они знают, что если теперь не возьмут ее, то план блицкрига, который должен был, по замыслу Гитлера, осуществиться еще в июле, сорвется окончательно, а затяжная война и русская зима никак не входили в их планы.

Мы ночевали на квартире профессора мед. института — друга Астапенко. Расположились на полу под роялем. С нами вместе адъютант командира дивизии лейтенант Зураб Гвелисьяни. Какой замечательный парень — настоящий рыцарь. На днях мы попали под сильную бомбежку, и, когда самолеты израсходовали весь запас бомб и стали поливать нас из пулеметов на бреющем полете, меня прошила бы пулеметная очередь, если бы не Зураб.

Мы узнали, что будем на Волоколамском направлении. Кто-то сочинил новую «Катюшу»:

Пока мы находимся в деревне Некрасино. Наша дивизия в ответ должна быть введена в бой. К нам приходил из дивизии какой-то командир (знаков различия у него нет), беседовал с нами. Мы ему обо всем рассказали: как мы убежали из своей части, не хотели быть в тылу, и попали в МСБ. Ночью совершенно неожиданно нас арестовали и повели на допрос. Первой вызвали меня. Я вошла в комнату и чуть не упала — за столом сидел этот самый тип из дивизии, с которым мы незадолго до этого разговаривали. Мы ведь ему описали свой побег со всеми подробностями, а он оказался нач. особого отдела дивизии и вот теперь вызвал нас на допрос. Для какой цели? Неужели он думает, что мы что-нибудь скрывали? На столе у него стоит трехцветный немецкий фонарь, и зеленый цвет направлен на стул, куда он посадил меня. Освещалось только это место, остальная часть комнаты была в темноте. Каким отвратительным выглядел он в это время. В первую минуту я подумала, что это плен, и меня допрашивает немец, и никак не могла отделаться от этой мысли. Я сказала, что ему уже все известно и добавить к этому мне нечего. Особист говорит, что наш побег — это дезертирство. Я ему ответила, что он может считать как ему угодно, но мы это дезертирством не считаем. Мы в армии добровольно и хотим быть на передовой, а не в тылу. В ответ на это он сказал, что совсем не уверен в том, что мы не к немцам бежали, и меня спасает несовершеннолетие, в противном случае он бы меня расстрелял. Женя плакала, он назвал ее мужа предателем, а муж у нее был военврачом-пограничником и погиб в первый день войны. Потом ввели Олюшку, и у меня поднялось настроение, она так стала ему грубить, что он прекратил допрос и выгнал нас.

Солдат с винтовкой, охранявший нас, ушел. Мы помчались к комиссару, он нас успокоил, сказал, что брал нас он и отвечать будет тоже он. Так закончилась наша эпопея с побегом. Особиста в дивизии звали «Бубновый король» (теперь, когда я переписываю дневник, давно уже знаю, что он расстрелян в 42-м году как немецкий шпион).

Первый раз разлучилась с Олюшкой и Ирой. МСБ разбили на несколько эшелонов, чтобы приблизить помощь раненым. Немцы наступают, они все еще во много раз превосходят нас во всем — в людях, танках, артиллерии и самолетах, последние целыми днями висят в воздухе.

Раненые поступают без конца уже несколько дней, а нас с Люсей никто не сменяет — некому.

Все эти дни мы не ели и не спали, разве будешь думать об этом, когда для некоторых ребят секунды решают — жить или не жить. Приказали надеть каски и сверху обтянуть марлей (осколки стали попадать даже на операционный стол).

Первыми нашими ранеными под Москвой были ребята из курсантского полка, образованного из училища им. Верховного Совета РСФСР. Какие это мальчишки! Диву можно даваться. Самолеты шли сотнями, танкам не было конца, а они держались. Израненные, изрешеченные пулями и осколками не покидали поля боя. У некоторых мы насчитывали буквально десятки ран, не хватало места в карточке передового района, чтобы записать все раны. Очень многие подрываются на минах (к сожалению, на наших). Самый первый курсант, которого я приняла, 22-го года рождения из Житомира — Степан Волоптовский с тяжелым ранением в брюшную полость. Шок, перитонит. Когда я развязала повязку, наспех завязанную товарищами после ранения, пришла в ужас — рана была громадной, с выпадением кишечника, на кишках сухие листья. Оперировали больше двух часов, но он умер через два часа после операции.