Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Как они не были готовы к тому, что наши начнут бить их в таком количестве!

В церкви устроили так называемый госпиталь, даже суден у них не было. Для этого использовались каски. Ночью мы приехали в эту деревню. Стать негде, все разрушено, нашли оторванную дверь и втроем кое-как разместились на ней на снегу, а мороз — сорок пять градусов. Все кругом минировано, нам не разрешают сходить с дороги. Освободили Истру, Яхрому, Клин, Волоколамск, Солнечногорск и др. В Волоколамске не успели фашисты снять повешенных комсомольцев, в одном из колодцев обнаружили наших раненых, брошенных вниз головами. Снег был глубокий, и я в темноте провалилась в этот колодец.

Наступает новый, полный неизвестности, 1942 год. Что ждет в этом году? Закончится ли война? На эти вопросы никто не может ответить. Встречаем его в Теряевой слободе недалеко от Волоколамска. Нам раздают подарки от англичан. Из Москвы приехал Астапенко. Привез десять дружинниц-добровольцев. Мне очень по душе пришлись Оля Петушкина и Софочка Бунь.

Первая радость — письма из дому. Оказывается, немцы не были в Новочеркасске, был взят только Ростов. Все были живы и здоровы. В школе продолжали учиться. Мы себе даже представить не могли, чтобы вдруг сейчас сесть за парту в нашем 10-м классе и превратиться в школьников. Нет, мы солдаты и никогда уже не станем школьниками. У нас другая программа:

А вот друга сердца у меня нет. У Иры другом сердца стал наш теперешний начальник ППГ Астапенко, Сергея Полянского она забыла. А Олюшкин Игорь учится где-то в военно-морском училище. Она потеряла медальон с его фото и три дня подряд ревела, до этого я никогда не видела ее плачущей. Она считает, что это дурная примета, и с ним она никогда не будет вместе.

У нас осталось только 32 человека нетранспортабельных. Приехал командующий армией Кузищев, подходил к каждому, спрашивал чего бы он хотел. Те, что смогли ответить, попросили красного вина и свежих яблок. Через два часа командарм прислал вино и свежие яблоки — несколько ящиков. А вино-то смогли пить только из поильников, и яблоки я резала на тонкие ломтики.

Мы стоим недалеко от Клина в Завидово на переформировке. А потом будем воевать на другом фронте. В деревне сохранилась часть домов, но стекол нет нигде, а мороз — минус 40 градусов. Мы стелили на пол меховые одеяла и укрывались ими, так что жить можно. Обед берем на семь человек, а едим втроем. Я всю неделю пишу извещения — погиб в боях за социалистическую Родину и похоронен в братской могиле на С-З, Ю-З, С-В и т. д. деревни такой-то.

Сколько горя, слез, страданий несет каждая написанная мною строчка. Их уже не было — сыновей, мужей, женихов. От них не было известий, но их ждали, была хоть какая-то ниточка надежды, что выживут, откликнутся, вернутся. И вот я несколькими страшными строчками рву эту последнюю ниточку. Я реву над каждым извещением, вместе со мной рыдает хозяйка. В конверт вкладывается только фото, если оно есть, остальное сдается в штаб. И еще я пишу отчеты, в каждом отчете человек 15–20 неизвестных. На каждого составляем акт с подробным описанием особых примет. Но кто их найдет по этим приметам? Будут числиться без вести пропавшими.

Вот и закончилось сражение под Москвой, которое станет достоянием истории. Всему миру показал русский солдат, что и хваленых непобедимых фрицев можно бить, да еще как!

Олюшка организовала самодеятельность. Заслуженная артистка 222-го ППГ называют ее. Даже мы с Ирой пели «петлички голубые» и, конечно, песню московских дружинниц.

Всему личному составу 1-й Ударной армии объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего. Самая первая.

Нас перебрасывают на другой фронт на помощь Ленинграду. Мороз — 45 градусов, топить не разрешают, чтобы не демаскировать эшелон. Все вещевое довольствие напялили на себя. Залезаем в спальные мешки, укрываемся, вернее, дневальный накрывает меховыми одеялами и матрацами.

Мы с Олюшкой умудрились отстать от эшелона. Пассажирские поезда не ходят. Идут только воинские — танки, орудия. На каждой платформе часовой предупреждает, как и положено, что будет стрелять. Часовой есть часовой. Чудом удалось втиснуться в финские сани, они никак не охранялись, но в них кое-как можно сидеть, только согнувшись в три погибели. Через несколько станций мы превратились в сосульки, но окончательно оледенеть на сей раз не пришлось — догнали свой эшелон.