Анатолий Левандовский - Триумвиры революции

Когда Баррас подошел к ратуше, все было кончено. Оставалось подобрать раненых и унести мертвых. Было около трех часов. Начинало светать. Дождь превратился в ливень, и сквозь него тускло просвечивала ненужная иллюминация ратуши.

Неподкупного, окровавленного и потерявшего сознание, спешили доставить в Конвент.

У лестницы Тюильри пришлось остановиться: казалось, здесь собрался весь Париж. Заспанные буржуа не поленились встать среди ночи, чтобы насладиться зрелищем поверженного врага.

- Смотрите, сам король! Как, хорош?

- Вот он, Цезарь!

- Если это тело Цезаря, то отчего не бросят его на живодерню?

Хохотали, указывали пальцами. К счастью своему, Робеспьер ничего не слышал.

Председатель Конвента обратился к депутатам:

- Подлец Робеспьер здесь. Не желаете ли его видеть?

- Нет! - воскликнул под аплодисменты Тюрио. - Труп тирана может быть зачумленным!..

Его принесли в одну из комнат Комитета общественной безопасности.

Положили на стол, против света, а под голову подоткнули деревянный ящик.

Он лежит, вытянувшись во весь рост. Его светлое платье изодрано и покрыто кровью, чулки спустились с ног. Он не шевелится, но часто дышит.

Время от времени рука бессознательно тянется к затылку, мускулы лица сокращаются, дергаются окровавленные губы. Но ни единого стона не вырывается из этих истерзанных уст.

Входят новые мучители, чтобы взглянуть на "тирана". Лица сверкают жестокой радостью.

- Ваше величество, вы страдаете?

Он открывает глаза и смотрит на говорящих.

- Ты что, онемел?

Он только пристально смотрит на них.

Вводят Сен-Жюста и Пейяна. Они проходят вглубь и садятся у окна. Кто-то кричит любопытным, окружившим Робеспьера:

- Отойдите в сторону! Пусть они посмотрят, как их король спит на столе, словно простой смертный.

Сен-Жюст поднимает голову. Лицо его искажает душевная мука. Он встречается со взглядом Робеспьера. Робеспьер отводит глаза. Сен-Жюст следит за ним. Неподкупный смотрит на текст конституции, висящий на стене. Сен-Жюст смотрит туда же.

- А ведь это наше дело... - шепчут его бескровные губы. - И революционное правительство тоже...

Шесть часов утра. Дождь кончился. В комнату входит Эли Лакост. Он приказывает отвести арестованных в Консьержери. Затем обращается к хирургу:

- Хорошенько перевяжите рану Робеспьера, чтобы его можно было подвергнуть наказанию.

Когда хирург перебинтовывал Максимилиану лоб, один из присутствующих сказал:

- Смотрите! Его величеству надевают корону!

Робеспьер задумчиво посмотрел на оскорбителя.

Единственные слова, которые он произнес, многим показались странными. Когда один из любопытных, видя, что он никак не может нагнуться, чтобы подтянуть чулки, помог ему, Робеспьер тихо сказал:

- Благодарю вас, сударь.

Решили, что он сходит с ума: уже давно не обращались на "вы" и не употребляли слова "сударь", напоминавшего о времени королей.

Нет, Неподкупный был в здравом уме и ясно выразил то, что думал. Этими словами он хотел сказать, что революции и республики больше не существует, что жизнь вернулась к старому порядку и все завоевания прошлых лет безвозвратно погибли.

Их казнили без суда, в шесть часов вечера. Вместе с Робеспьером встретили смерть двадцать два его соратника. На следующий день гильотина получила еще семьдесят жертв - членов Коммуны.

Драма термидора закончилась. Начиналась кровавая вакханалия термидорианской буржуазии.

ВЕЛИЧИЕ И ТРАГЕДИЯ ТРИУМВИРОВ

(Вместо эпилога)

Начиналась кровавая вакханалия термидорианской буржуазии.

Когда-то враги Робеспьера обещали открыть тюрьмы и прекратить террор. Но тюрьмы открылись лишь для того, чтобы освободить врагов народа, а жесточайший террор обрушился на головы его друзей. Каждый день гильотина продолжала получать очередные жертвы. Банды "золотой" молодежи повсюду творили кровавую расправу над патриотами. "Обновленный" Конвент ликвидировал все завоевания народа. Уничтожили революционное правительство. Разгромили Якобинский клуб. Отменили максимум.

Острый недостаток продовольствия, дороговизна и нищета, с которыми в свое время судорожно боролись якобинцы, снова проникли в рабочие предместья. В то время как буржуазный Париж утопал в роскоши, а в особняках Барраса и Терезы Тальен - "королевы термидора" - пышные балы сменялись кутежами и оргиями, семьи бедняков умирали с голоду.

Все чаще народ вспоминал якобинскую диктатуру.

"Только и слышно, что сожаления о временах Робеспьера, - доносили своим хозяевам полицейские ищейки. - Говорят об изобилии, царившем при нем, и о нищете при нынешнем правительстве".