Анатолий Левандовский - Триумвиры революции

Прошло время, когда парижане с интересом наблюдали подобные зрелища. Кровь вызывала отвращение. И Париж в ужасе отворачивался, внимая настойчивому голосу, не устававшему повторять: "Этого хотел Неподкупный!.."

В последние дни мессидора многие жители столицы, обитавшие в районе Елисейских полей, постоянно встречали худощавого, задумчивого человека с книгой под мышкой в сопровождении огромного ньюфаундленда. Прохожие без труда узнавали этого человека: то был знаменитый деятель революции, член Комитета общественного спасения Максимилиан Робеспьер, прозванный Неподкупным. Прекратив посещать комитет и Конвент, ныне он регулярно совершал эти тихие уединенные прогулки, не желая иных спутников, кроме своего любимого пса, которому верил гораздо больше, чем всем этим людям. Здесь он встречался с детьми. Многие из них хорошо знали в лицо "доброго дядю", угощавшего их конфетами и с интересом следившего за их играми. Зачастую, когда он гладил какую-нибудь русую головку, слезы наворачивались ему на глаза. Ведь во имя будущего вот этих малышей он отказался от собственной жизни, от самого себя, от таких же малышей, которые могли быть его детьми. Впрочем, разве все они и тысячи других - разве они не его дети, не дети революции?..

Отдыхая на скамейке парка, он иногда читал, но больше думал. Он старался осмыслить происшедшее. "Революция окоченела", - говорил Сен-Жюст. Неужели конец? Неужели все их мучения, все титанические труды прошедших лет пропали даром?..

Робеспьер крепко сжимает губы и вскакивает со скамейки.

Нет, больше ждать нельзя. Здание рушится на глазах. Попытка отойти в сторону и предоставить все течению себя не оправдала. Течение оказалось против триумвиров, и сила напора превзошла ожидания. Еще несколько дней и будет поздно. Быть может, поздно и сейчас. Но что из этого? Не погибать же сложа руки? Надо бороться до конца, каким бы конец ни был. Он зря пытался сделать что-то в комитете. Надо идти прямо в Конвент, к законодателям, к депутатам народа. Надо рассказать им все. Сколько раз сила его слова одерживала победу, сколько раз вызывала на овации даже со стороны "болота"! Большинство Собрания не осмелится стать на сторону злодеев. Если же Конвент примет и одобрит Неподкупного, он победит! Тогда горе заговорщикам: они будут уничтожены, их раздавят так же, как раздавили Эбера и Дантона. И тогда террор окончится и засверкает сияние правды...

Он все еще верил в несокрушимую силу слова. Именно словом он думал положить предел царству гильотины.

8. "БЛАГОДАРЮ ВАС, СУДАРЬ..."

8 термидора (26 июля) Робеспьер после долгого перерыва поднялся на трибуну Конвента. Он был спокоен и задумчив. Свою речь он начал следующими словами:

- Граждане, я предоставляю другим развертывать перед вами блестящие перспективы; я же хочу сообщить вам сведения об истинном положении дел. Я буду отстаивать ваш оскорбленный авторитет и насилуемую свободу. Я буду также защищать себя; ведь это не удивит вас, ибо крики угнетенной невинности не могут оскорбить вашего слуха.

Отметив, что французская революция впервые в истории основана на добродетели и правах человека, оратор напомнил о заговорах и мятежах, раздиравших страну с момента провозглашения республики. Он связал прошлое с настоящим, проведя единую нить от Бриссо и Дантона к сохранившемуся охвостью повергнутых фракций, чья тактика рассчитана на запугивание Конвента и распространение провокационных слухов среди честных патриотов. И главная особенность момента - стремление сосредоточить огонь на одном человеке, на нем, Робеспьере.

- Они называют меня тираном. Негодяи! Они хотели бы, чтобы я сошел в могилу, покрытый позором. Как жестоки их цели, как презренны средства! Может быть, нет ни одного арестованного, ни одного притесняемого гражданина, которому не сказали бы обо мне: "Вот виновник твоих несчастий; ты был бы свободен и счастлив, если бы он перестал существовать!" Как описать все клеветы, тайно возводимые и в Конвенте, и вне его с целью сделать меня предметом отвращения и недоверия? Ограничусь тем, что скажу: уже более шести недель, как невозможность делать добро принудила меня оставить Комитет общественного спасения; вот уже шесть недель, как моя диктатура прекратилась и я не имею никакого влияния на правительство. Больше ли стали уважать патриотизм? Быть может, ослабел фракционный дух? Сделалась ли родина счастливее?..

Не скрывая своих опасений относительно состава правительственных комитетов, Робеспьер с жаром защищал революционное правительство в целом, подчеркивая, что без него республика не сможет укрепиться и различные клики задушат ее.