Симона Берто - Эдит Пиаф

Жан-Луи. Эдит только о нем и говорила! Сколько у него достоинств!

Конечно же, ее избранник - руководитель "Компаньонов"! Как я

раньше не догадалась! Все было ясно с самого начала: поэтому она

и решила юс "переделывать".

Теперь, когда мы оставались вдвоем, Эдит начинала с места в

карьер: "Момона, как ты его находишь?.. Он не такой, как все...

Он чистый... Понимаешь, у него нет прошлого, его жизнь не

ломала... Он поет ради идеала... Мне понравилось, что он

отказался менять репертуар, чтобы не выделяться среди других...

На славу ему наплевать. Для него главное - петь... И потом, он

красив... И чувствуется, что сын банкира".

С одним сыном банкира, Полем Мёриссом, у нас уже вышла осечка! Но она не унималась. У меня аж в ушах звенело.

Работая над "Тремя колоколами", Эдит прибегла к необычным приемам. Оркестр и орган сыграли в этой песне роль звучащей декорации. Это потрясало. А впереди одинаково одетых высоких парней (белые рубашки и строгие темно-синие брюки) стояла маленькая фигурка, и ее голос, голос зрелой, много пережившей женщины, сливался с их юными голосами. Это было поразительной находкой.

Однако драгоценные "Компаньоны" не предались Эдит душой и телом. Они не доверяли ей. Пели они хорошо, но душу не вкладывали, и отдачи не было.

И опять не кто иной, как Жан Кокто своим вмешательством изменил жизнь Эдит. Он начал с того, что объяснил "Компаньонам", как прекрасно то, что они делают; у них от радости захватило дух. Более того, он написал статью, в которой были такие слова: "Слушать их - наслаждение, тем более изысканное, что в их колокола из бронзы и золота вливаются прожилки агата".

На следующий же день все изменилось. Ребята решили во всем слушаться Эдит, следовать ее советам. И в добрый час. "Три колокола" имели успех во всех странах мира. Во Франции было продано больше миллиона пластинок с этой записью. В Америке, где Жан-Франсуа Нико превратился в Джимми Брауна, первый тираж пластинки "The Jimmy Broun's song" (шестьдесят тысяч) разошелся за три недели.

Теперь Эдит стала для "Компаньонов" непререкаемым авторитетом. Они поняли, что у нее верное чутье, положились на нее и изменили свой репертуар.

Она нашла для них песни "Не тужи, Мари" Андрэ Грасси, "Мулен-Руж" Жана Ларю и Жоржа Орика, "Алый мак" Реймона Ассо и Валери, "Это был мой дружок" Луи Амада и Жильбера Беко, "Когда солдат уходит на войну" Франсиса Лемарка и "Молитву" Франсиса Жамма и Жоржа Брассенса. Кроме того, у них было несколько старинных песен. С таким репертуаром они могли отправляться в турне не только по Франции, но куда угодно...

Когда "Три колокола" начали "звонить", чтобы возвестить всем радость победы, для меня они прозвучали как похоронный звон: Жан-Луи Жобер занял место в сердце Эдит и получил все права патрона.

На фоне остальных ребят, которые все вели себя в большей или меньшей степени как представители главного владельца, я выглядела бедной родственницей, которую держат в доме из милости. А жалость и милость меня никогда не устраивали.

Ради Эдит я была готова на все. Но ползать на брюхе перед другими никогда! Может быть, если бы я согласилась быть прислугой на побегушках, я бы осталась, но когда Жан-Луи Жобер холодно произнес: "Я больше не хочу ее видеть", я не подняла волны и ушла.

Этот тип мог жить вдевятером, но не втроем. Я на него не в обиде. Разумеется, со своей точки зрения он был прав: я мешала уже тем, что не нравилась ему. Тогда я устранилась с его пути.

Год спустя, когда я вернулась к Эдит, она рассказала мне продолжение о Жобере и о путешествии в Америку.

Рассказывала Эдит прекрасно, во всех подробностях. У вас создавалось впечатление, что вы все видели собственными глазами. Она спокойно смотрела на наши временные разрывы (происходившие всегда по вине ее возлюбленных), но хотела, чтобы я все знала о ее жизни, как если бы я каждую минуту была с ней рядом.

"Понимаешь, Момона, ты должна все знать. Нужно, чтобы я тебе

все рассказала сейчас же. Потом я уже не все вспомню. Ты - моя

память, будь внимательна и ничего не забывай".

И я ничего не забывала, она в этом убеждалась, проверяя как бы невзначай, несколько месяцев спустя.

"Момона, для меня эти девять ребят были как мой собственный

оркестр. Но не аккомпанирующий, а тот, которым я дирижирую.

Голоса в качестве инструментов - это поразительно!

Вначале дома мне с ними было очень весело. Мы хорошо

понимали друг друга. Они были мне как братья, заботились обо мне.

Я никогда не жила в таком окружении. Мы разыгрывали друг друга, я