Симона Берто - Эдит Пиаф

Когда Эдит меня увидела, она улыбнулась своей чудесной улыбкой, как тогда, у Аль-верна, и сказала:

- Ну вот и ты наконец. Долго же тебя не было. Начинаем все сначала.

Снова беспросветная нищета. Хуже - полный крах. Все отвернулись от Эдит. Друзей можно было пересчитать по пальцам: Жак Буржа, Жюэль, аккордеонист и Ж. Канетти из Радио-Сите, который и потом в течение долгого времени оказывал ей настоящую помощь.

"Знаешь,- сказала мне Эдит,- я не пала духом. Я пошла на

похороны папы Лепле в Сент-Оноре-д'Эло, принесла цветы с лентой

"На память от вашего воробышка". За цветы заплатил Жако. Если бы

ты видела их рожи! Похоронный вид, а у меня - мой, обычный, тот,

который любил папа Лепле. Только лицо заплакано. Выглядела я,

наверное, страшно. Моим траурным платьем стало наше, вязаное.

Женщины все были в черных мехах, кто в гладких, кто в пушистых.

Все эти люди смотрели на меня так, как будто мне там не

место. Но я была на своем месте, Момона. И таких, как я, которые

имели право там быть, было не так уж много!

Вечером я сделала глупость - пошла в "Жернис". Кабаре было

закрыто, пришли те, кто хотел проститься с Лорой Жарни: служащие,

цветочница, метрдотель, ну и актеры, конечно. Один из них сказал:

"Бедная Пиаф, как жаль, что ты потеряла своего покровителя.

Только он один и мог поверить в тебя. Теперь тебе один путь

обратно на мостовую". Запустить бы в него булыжником с этой самой

мостовой!

(Я не назову его имени, это большой актер, и он еще поет.)

Мне казалось, я знаю жизнь, но я не представляла себе, что

люди могут быть так злы. Никогда этого не забуду. Какой урок!"

Она забыла и всю жизнь верила мужчинам и даже женщинам (хотя им не доверяла и не очень-то любила), которые того не стоили и обманывали ее. За ней всегда тянулся хвост льстецов и нахлебников, высасывающих из нее деньги, как пиявки. Они мне были настолько отвратительны, что иногда я не выдерживала и уходила из дому на несколько дней - глотнуть свежего воздуха.

Мы проговорили почти всю ночь. Это было совсем невесело. Эдит рассказала обо всем, что произошло в мое отсутствие.

Иногда она целыми ночами бродила где-нибудь, иногда вовсе не выходила из дому. В течение нескольких недель она плакала, как ребенок, лежа на кровати, зарывшись головой в подушки.

Некоторое время она еще продолжала жить на Пигаль. Потом переехала в отель на улицу Мальты.

Если "друзья" бросили Эдит, то газеты и полиция не оставляли ее в покое. Они незаметно следили за ней, кружились вокруг нее, как шакалы.

"Каждый раз, когда я открывала газету, меня начинало трясти.

Они все еще писали о "деле Лепле", а так как я была единственной

женщиной, которая попалась под руку, то продолжали рвать меня на

части. Их писанина превратилась в кровавый роман с продолжениями.

Поскольку мне нечего было им больше сказать, они выдумывали, что

хотели. Розами меня не осыпали. Выходило, что я была

соучастницей; более того, толкнула других на преступление. Я

чувствовала себя больной от омерзения".

Что касается работы, то Эдит считала, что ей везет. Вокруг нее, как большие зеленые мухи, кружились директора кабаре всех калибров. Гонорары предлагали небольшие - она ведь не могла ничего требовать,- но она приносила с собой атмосферу скандала, а это было бесплатной рекламой.

Эдит пригласили в кабаре "Одетта" - по имени хозяина этого заведения, выступавшего в женском платье, впрочем, с очень забавным номером. Надо сказать, что травести в женском платье были в некотором роде жанром этого кабаре, но все было выдержано в хорошем вкусе. Сюда ходили снобы, интерьер был очень приятным и модным. Публике здесь нравилось.

"Милая Момона, если бы ты знала, как меня колотило каждый

вечер! Меня встречало ледяное молчание. Кладбище в зимнюю стужу

выглядит приветливее, чем эти люди с застывшими физиономиями,

сидевшие неподвижно За столиками. Я пела, а в ответ ни звука, это

ведь были воспитанные господа, но у меня от их воспитанности

делались спазмы в желудке.

Я кланялась, уходила со сцены, и мне казалось, что в ушах у

меня звучат газетные фразы: "Нет дыма без огня", "Она поставляла

ему развлечения", "От тех, кто приходит с улицы, всего можно

ждать...". Очень трудно петь, если тебе никогда не аплодируют. Но

ведь нужно есть.

"Одетта" был доволен. Я была аттракционом. Сюда приходили за

тем, чтобы послушать песни не улицы, а мусорной ямы.

Однажды вечером они, видимо, сдали свои хорошие манеры в