А Кабацков - «Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Марию Лыхину и Анну Механошину всерьез беспокоил моральный облик дьякона Александровской церкви Михаила Кукшинова. Вел он себя совершенно неподобающим для православного образом. Во-первых, пил не просыхая. Чего стоила одна история с соборованием, приключившаяся на старое Рождество? Тогда у Кукшинова чирей на шее вылез, он и собрался помирать. Позвал к себе попа Колмогорова — причаститься перед смертью. А смерть что-то все не шла. Ну, хватили по рюмочке, затем — по другой…. В конце концов, оба «напились до бессознания, пили до 12 часов ночи, так что даже нарыв у дьякона прорвался» [486]. До того доходило дело, что дьякон вместе с собутыльником-попом появлялся в церкви, напившись до положения риз, за что неоднократно были самой же Лыхиной и из храма изгоняемы взашей. Как-то в сентябре 1936 г. (после очередного выпроваживания) поп сверзился с церковной паперти в канаву, где и остался почивать — прямо с наперстным крестом в руках [487]. Но еще хуже было то, что дьякон тешил блудного беса с поселковыми женщинами — Осинниковой и Тиуновой, чем окончательно дискредитировал светлый образ духовного лица [488].

Где-то в начале 1936 г. терпение активисток церковного совета лопнуло. Кукшинову предъявили ультиматум: либо ты остепенишься, женишься, наконец, либо «они не дадут возможности ему служить в церкви, и добьются его снятия с должности дьякона» [489]. Когда дьякон расскажет об этом эпизоде на допросе 25 апреля 1937 г., сей факт будет интерпретирован как предварительный сговор церковников [490]. Вначале кандидатура суженой не была окончательно определена — мало ли невест в округе? Но после того как одна из них — Ангелина Анянова — дьякону отказала, планы наших кумушек изменились. Нашли ту, которая будет сговорчивей.

Жениться было велено на дочери церковной активистки Вассы Спиридоновны Механошиной — Тамаре. Тем самым надеялись убить сразу двух зайцев: по принципу «венец все покроет» поправить реноме Кукшинова (а может, и заставить его вести себя сообразно сану), но еще и пресечь сплетни, ходившие о девушке по поселку. Суконным языком протокола суть этих сплетен изложена так: судачили «об использовании ее в половом отношении ее отцом» [491]. О таких, как Тамара, по деревням шептались: «девка порченая»; и это было приговором окончательным, обжалованию не подлежащим. Потом, в ходе следствия, в распространении этих слухов обвинят, конечно, церковников. Но в деле имеется справка о заявлении, поданном нашей героиней, в котором девушка утверждала, что обе сестры Механошины — и старшая Антонина, и сама Тамара были изнасилованы отцом [492]. Позднее она от заявления отказалась, и делу не дали хода. Однако складывается впечатление, что в этой семейке все-таки попахивало инцестуозным душком.

…А он ее не любил. Точнее, он любил другую. Следы этой греховной, с точки зрения церковной старосты и казначея, страсти явственно видны в деле. Уже дав показания на всех, сказав все, что от него хотели услышать, дьякон Кукшинов 9 мая вновь сам вызовется дать показания, с единственной целью — выгородить Ее — Евдокию Осинникову. Дескать, в контрреволюционной организации не состояла. Все мы состояли, она нет. И антисоветской пропаганды не вела. Все мы вели, она — опять-таки нет. Простая прихожанка [493].

…Она тоже его не любила. Молодая девушка, почти закончила семилетку, активистка — участвовала в клубной агитбригаде. Любила петь и танцевать. Работала воспитательницей детского сада. И то, и другое, скорее всего, были просто способом вырваться из дому. Зачем ей дьякон-пропойца? Но с какого-то момента и у него и у нее просто не оставалось выбора.

Первый шаг сделал Кукшинов. Хочешь не хочешь, а надо «женихаться». И в январе 1936 г. дьякон зачастил в дом Механошиных, куда наши кумушки предусмотрительно перенесли спевки церковного хора (знали бы они, что на следствии это будет истолковано как начало реализации коварного заговора). По поселку немедленно пошли разговоры. Как сказал поэт, «зимою жизнь в провинции сонлива, как сурок», а тут такая пикантная ситуация. И вот уже поселковые сплетницы вовсю смакуют факт «интимной связи» Тамары и Кукшинова. Разговоры, косые взгляды, ухмылки преследовали ее повсюду. Как показала девушка на допросе 19 апреля 1937 г., «когда мне приходилось бывать даже и в магазине, то все начали называть меня дьяконицей» [494]. Подливал масла в огонь и поп Колмогоров, в присутствии посторонних лиц тоже ласково называя Тому «дьяконицей», чем «давал повод к укреплению связи между ними и прельщал Механошину» [495].