Какими бы причинами это ни объяснялось, но вечная неготовность к сражению стала традицией. В канун войны из шести положенных Западному округу механизированных корпусов полностью укомплектовали только один. Он-то и отбросил прорвавшегося противника от Гродно и продолжал уничтожать артиллерийские и пехотные части немцев, пытавшихся его остановить.
Фон Бок послал на его голову бомбардировщики Кессельринга. Но и это не напугало танкистов. Только собственные проблемы (как всегда) обездвижили корпус и привели к гибели. Делать снаряды и добывать горючее танкисты не могли.
Но корпус успел сделать многое: потрепал германские войска, сорвал группе армий «Центр» победный график шествия.
А что бы могли сделать остальные пять корпусов, не имевшие к началу войны необходимого оснащения, средств связи и транспорта? Будь они готовы, картина войны могла быть иной… Или не могла? Или не исключено: начнись вторжение не в сорок первом, а в сорок втором, опять не хватило бы времени для комплектации и готовности.
Словом, вышло, как вышло. И тысячи рядовых, оглушенных июньскими сражениями, растерянных людей бродили в лесах, где некогда проходил фронт. А это «некогда» определялось всего лишь сутками, днями, часами. Их, уцелевших от разгрома, ждала отнюдь не легкая доля. Голодные скитания, страх, унижение. Немецкие лагеря для пленных чудовищно разрослись. Такого наплыва сдавшихся даже Гитлер не ожидал.
— Мы же уничтожили всю их живую силу! — вскричал он однажды. — Откуда они берут людей?
Но вырывающиеся на оперативный простор немецкие части снова встречали сопротивление.
Пленные в лагерях быстро деградировали. Но и тех, кому удавалось вырваться из окружения, попасть к своим, не всегда ожидала удача. Вместе с окруженцами выходили и вливались в войска подготовленные в тайных немецких школах шпионы и диверсанты. Большинство их забрасывалось любыми путями на московское направление. А что стоят диверсанты, показал первый день войны, когда порванная ими телефонная связь отняла возможность у штаба фронта руководить армиями. Поэтому особисты работали днями и ночами, допрашивая с пристрастием всех неорганизованных безоружных красноармейцев, выползавших из кольца. Трибуналы свирепствовали. Простые парни и мужики, вчерашние сыновья, мужья и братья, расплачивались страшной ценой за бездарность своих генералов.
Однако кто-то должен был ответить. Чувство всеобщей вины слишком угнетало политическую и военную элиту. Она готова была назвать любое имя, даже самое безвинное, лишь бы снять с себя тягостный комплекс ответственности перед гибнущей державой.
* * *
Павлов сидел в палатке, завтракал, когда в штаб Западного фронта прибыл Еременко. Долгие годы их с Павловым связывали дружеские узы. Поэтому появление давнего приятеля Дмитрий Григорьевич встретил восторженно.
— Как? Какими судьбами? Вот здорово! Прямо к столу.
Жизнь всегда соседствует с гибелью, иначе жизнь никогда бы не продолжилась. Завтрак командующего ничем не отличался от мирных дней. Разве что на белоснежной скатерти поблескивал графинчик холодной водки. Но вышколенные адъютанты и остальная обслуга знали: командующий позволяет себе по утрам не больше одной рюмки — для взбадривания. Павлов старался поддерживать эту строгость в умах. Но тут, ради дружбы, готов был отступить от своего правила.
И обстановка соответствовала — низкая облачность исключала возможные налеты. Золотистые стволы сосен в лесу под Могилевом источали особый, терпкий, бодрящий дух. И ни одного тревожного сообщения за все утро.
Дмитрий Григорьевич успел подумать, что дружба юности одолевает любые катаклизмы и сохраняется в первозданном наборе чувств. Однако восторга Дмитрия Григорьевича Еременко не разделил. Да и в юности вряд ли испытывал то, что приписывал ему романтически настроенный Павлов. Лицо Еременко, с резкими, словно вырубленными чертами, сделалось каменно-неподвижным.
— Не могу! Дела! — отрывисто бросил он, высвобождая ладонь от крепкого пожатия.
Павлов отступил с недоумением и даже усмешкой. Кто это мог в его, командующего, присутствии говорить о каких-то отвлекающих делах? На Западном фронте, где он — единоличный хозяин?!
Ни слова не говоря, Еременко достал из нагрудного кармана бумагу и протянул Павлову. И тот впервые сжался, словно пытаясь оттянуть страшный миг истины. Пока разворачивал бумагу, молился про себя. Но молитва не помогла. Четкие буковки означали подписанный наркомом приказ о назначении Еременко командующим Западным фронтом. Друг юности, приезду которого он обрадовался, принес самую страшную весть.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу