Александр Ржешевский: Вторжение. Судьба генерала Павлова

Старик снял кепку и вытер платком вспотевший лоб. В оконном стекле отразился голый череп и остренькая усохшая нижняя часть лица. Когда в Синеве довелось заведовать паспортным столом, никто его не узнал. И он спокойно ходил, выспрашивал.

Уже при нем на месте сгоревшего Иванова дома ставили школу-семилетку. Больно хороший, чистый вид открывался оттуда. Кто-то бросил сгоряча: латовская школа. Но это недолго продержалось. Никаких примерных событий в Ивановой жизни не нашли. Школу назвали именем какого-то большевика. Теперь и это прошло.

Как все рухнуло в одночасье! Точно стальные опоры в государстве заменили незаметно высохшей глиной. Пропал Союз. Не стало дружбы народов, светлого будущего. А их никогда и не было, наверное. И люди приняли новые глобальные перемены так же безропотно, как в семнадцатом году большевиков. А вообще-то когда-нибудь народ играл свою роль? Или судьбу его всегда определяли великие и малые князья, вероломные, хитрые, умные, злые, а потом — вожди?

Рот старика скривился, губы сделались синими. Круглой осталась только верхняя часть лица. Нижняя еще больше истончилась, усохла.

«А все-таки я одолел тебя, злосчастный двадцатый век, — подумал он злобно и умиротворенно. — Я тут, а скольких нету!» И он опять подумал про Ивана, всегда мерился с ним судьбой, когда хотел себе чего-то доказать.

След Ивана затерялся под Москвой. Оттуда прислали похоронку. После Московской битвы. Правда, потом возник слух, будто последнее письмо пришло из Польши. Но это вряд ли. Тогда в Синеве не осталось никого из молодых. К кому тогда Иван обращался? И кого звал?