Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

Иван поглядел вдаль, угадывая по деревьям и кустарникам русло реки. Голые берега простреливаются вдоль и поперек. Но броды разведаны, и танки пройдут. Приказ, скорее всего, придет в сумерки.

Рядом Васька Гвоздев задремал, и самого Ивана сморила усталость. Он засыпал и мгновенно просыпался, успевая за короткий миг увидеть свой дом и почему-то Надежду. В избяном сумраке, зимой, Маруська совсем не снилась. Только Надя. И уже не было в его воображении женщины желаннее. Думалось так, будто они с Надеждой не расставались вовсе, не ссорились и она не уезжала, только война их развела, война виновата. И он уверял себя, что после войны не пропустит, не потеряет даром ни одной минуточки.

Очнулся Иван опять мгновенно, когда прошла команда на подъем. А уж минуло, судя по сумеркам, не меньше часу. Из-за низких облаков, сплошь застлавших небо и сыпавших снегом, реку невозможно было угадать. Их придвинули еще на километр к опушке леса, а вернее, к огромному полю, в дальнем конце которого, на косогоре, разметнулось село. Иван узнал одинокий шпиль разрушенной церкви.

Неделю назад они оставили это село без боя, ночью, потому что отступать через поле под огнем было тяжело. Зато при наступлении об этом никто не думал, и ему самому не хотелось ждать.

Рядом с Латовым рухнул в снег Васька Гвоздев. Вместе с двумя пацанами он пристал к батальону на прошлой неделе, когда они отступали тут. Местные парнишки ночью приползли в расположение части. Потом еще какой-то старик-учитель добрался до них. Все четверо одинаковые, запорошенные метелью, просили винтовки. Ротный, заикаясь после контузии, досадливо отмахивался:

— Н-нету, ребята, н-нету! Вот у-у-убьют кого, тогда возьмете.

К утру новобранцы вместе с учителем получили винтовки. А к вечеру двоих не стало. Теперь Васька Гвоздев, оставшийся из молодых, высокий, худой, сумрачный, молча вглядывался в горизонт, где скученно лепились избы.

— Небось, домой тянет? — посочувствовал Иван, искосо глянув на молодое безусое лицо. — Вот он, рядом.

— А у меня там нету никого, — ответил Гвоздев. — Мать с госпиталем эвакуировали. Сестренку убили. Отец как ушел на фронт, так ни одной весточки. Погиб, наверное. А может, в плен попал? Одна надежа осталась.

Говорил он просто, без выражения. А ледяной холодок не таял в серых глазах. Иван подумал, что на войне возраст не имеет значения. Этот безусый паренек пойдет сейчас на нож, на штык, на пушку, лишь бы достать врага. И эта одна забота теплит в нем жизненный интерес.

— Плен хуже смерти, — заметил Иван.

Васька медленно повернул голову, сощурил припорошенные инеем ресницы. На скулах, стянутых морозом и побелевших, вскипели желваки.

— Для меня — да! — быстро ответил он. — А представить, что отец еще живой, не убитый, — это сказка. Когда пойдем?

Иван скосил на него глаз и ничего не ответил. Солдатская жизнь приучила его делать то, что было полезно в данный момент. Не отвлекаться по пустякам. Вопрос, который от него не зависел, был именно таким. В мыслях он уже давно дошел до Минска, а приходилось сидеть тут, в подмосковных лесах. Ну да теперь недолго, подумал он. И еще одна мысль, уже не бесполезная, засела в мозгу. Он подумал, что в будущей атаке надо приглядеть за местным пареньком. Хотя бы в первый раз, если дойдет до рукопашной. А то ведь сгорит в момент, даже не дотянувшись до врага. Силенка в нем есть. Но драки бывают, как говорила бабка Лукерья, не по силе, а по удаче. Надо бы ухватить эту самую удачу. За другого — не за себя. Своей близкой смерти Иван не чуял, а за Ваську беспокоился.

— У них, небось, на церкви пулеметы, — послышался голос взводного Леньки Гукова, злого, цыганистого мужичка. С ним Иван воевал почти целый месяц, когда из пяти полков сделали один.

— Ночью отступали, и брать ее будем ночью, — рассудил Коля Беленко, пшеничный хохол с Полтавщины, налитой, розовый, смешливый. Смеялся так, будто на фронте не был и огня не видал. А в бою злющий, расчетливый.

Иван мысленно согласился с ним, только что не кивнул. Он вообще привык в последнее время так общаться. Не разжимая губ, соглашался, насмешничал, негодовал — все молча. Кричал, как и другие, только в атаках:

— А-а-а-а…

В газетах говорилось, будто бежали с криками: «Ура! За Родину, за Сталина!» А в мозгах и места для таких слов нету. Это сочиняют те, кто в атаку не ходил. И не чуял штыка под ребром.

Рассудив про себя, что до темноты их не поднимут, Иван мигом задремал, чтобы еще раз увидеть Надежду. Вместо этого представилось, как они с Ущековым возвращаются домой. Село, будто в прежние времена, многолюдное. И все живые их радостно встречают. Очнулся — подумал, что от Ущекова давно нету вестей и он уже, наверное, вряд ли отзовется. Или, наоборот, притаился в таких вот неизвестных местах. Только что под Москвой.