Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

— Нецелесообразно, — сказал Бокий. — Наш вождь слишком занят…— он чуть не добавил: «более сложными и важными делами», но вовремя сдержался.

Николай Константинович все понял и потемнел лицом.

— В таком случае… из наркомов — с Чичериным и Луначарским. А также… Если возможно, с Крупской…

— Надежда Константиновна последнее время неважно себя чувствует, — поспешил с ответом Ягода: именно ему Иосиф Виссарионович поручил всячески ограничивать контакты вдовы Ленина с кем бы то ни было. — Врачи рекомендуют покой.

— А что касается наркомов…— Бокий быстро взглянул на своих коллег-недругов. — Думаю, мы здесь все решим. Верно, товарищи?

— Решим, — сказал Генрих Григорьевич. Трилиссер промолчал.

— Что же, думаю, главное мы обсудили, — с облегчением сказал Бокий, взглянув на часы, — в «Метрополе» нас заждались. И наверняка Елена Ивановна беспокоится.

Трилиссер и Ягода, сказав, что у них дела и они приедут на торжественный обед минут через сорок, ушли.

Бокий провожал Рериха до машины. Спускались в лифте вдвоем. Начальник спецотдела сказал, почти шепотом:

— Мы обсудили, так сказать, политико-государственный аспект вашей экспедиции. Но есть еще одна, может быть, самая основная цель вашего путешествия.

— Что вы имеете в виду? — тихо спросил Рерих.

— Шамбалу. Достижение Шамбалы. Знайте, Николай Константинович: здесь я ваш союзник до конца. Мы с вами еще отдельно и детально поговорим на эту тему. Без свидетелей. И один совет: будете встречаться с наркомами — постарайтесь избежать темы Шамбалы. Лучше ее совсем не упоминать.

В машине, сверкающей черным лаком, рядом с шофером дремал Владимиров. При появлении Рериха и Бокия он мгновенно проснулся, вышел навстречу, раскрыл зонтик — дождь продолжался — вознес его над головой художника и сказал:

— Долгонько, долгонько! Располагайтесь, Николай Константинович, рядом с водителем.

Рерих, заняв место в машине, видел, как Блюмкин внимательно слушает Бокия, который с озабоченным лицом что-то быстро говорит ему.

Наконец поехали. Было без двадцати три пополудни.

— Николай Константинович, — нарушил молчание Блюмкин, — у меня к вам предложение. Завтра… И не спешите, пожалуйста, отказываться! Завтра вечером вы с Еленой Ивановной и, если пожелаете, с Юрием Николаевичем — мои гости. Вернее, так: заглянем ко мне и нанесем визит моему соседу. Убежден: будет это к взаимному интересу.

— Кто же ваш сосед? Блюмкин перегнулся через сидение и прошептал на ухо художника имя своего соседа.

— Предложение принимается? — спросил он, откидываясь на спинку сиденья.

— Принимается.

Вечером следующего дня — четырнадцатого июня — приглашением Константина Константиновича воспользовался только живописец. На семейном совете решили: отказ чреват обидой, осложнением отношений. Елена Ивановна и Юрий Николаевич, сославшись на усталость, остались в гостинице. Их действительно утомил, а Ладу напугал вчерашний «дружеский обед» в отдельном небольшом зале ресторана гостиницы «Метрополь», перешедший в не «менее дружеский ужин». Впервые увидели Рерихи, как гуляют новые хозяева России — с неприлично безобразным изобилием на столе, с хамским обращением с запуганной безмолвной обслугой, со скабрезными анекдотами; а когда окончательно «расковались», начались громкие патриотические и революционные песни «под занавес», который окончательно опустился во втором часу ночи.

Все трое Рерихов заметили, что больше всех пил и ел (не ел — жрал) Генрих Григорьевич Ягода, и по этому поводу над ним подтрунивали даже товарищи по классовой борьбе.

Елена Ивановна шепнула мужу:

— Наверно, у него было голодное детство, и его все обижали.

В Денежном переулке машина остановилась у фундаментального многоэтажного дома с облицовкой из темного мрамора. Долго, не торопясь, поднимались на пятый этаж.

— Лифт на ремонте, — сказал Блюмкин. Но вот и площадка пятого этажа.

— Моя квартира, — сказал Константин Константинович, показав на левую дверь. — Но у меня, честно говоря, там полный…— чуть не сорвалось — «бардак», — беспорядок. — Действительно: минувшей ночью Яков Григорьевич изрядно погулял с двумя приятелями и тремя «ночными бабочками», которых заказали швейцару «Метрополя» еще во время застолья, после того как за галстук было опрокинуто несколько рюмок водки. Истосковался суперагент Лама на «вонючем Востоке» по столичному житью-бытью. — Если не возражаете, Николай Константинович, мы прямо сюда.