Молодой Воронцов в письме к отцу в Лондон так характеризует Коновницына: «Этот человек великих заслуг, характера, достойного уважения, и замечательной и неустрашимой храбрости и хладнокровия». Ермолов считает, что Коновницын не оправдал надежд, которые на него возлагали. Ред.
При несомненных боевых достоинствах Витгенштейн не отличался, однако, распорядительностью и особенно в области административной. Это обнаружилось во время заграничных походов, когда Витгенштейн, после смерти Кутузова, был назначен главнокомандующим армией. «Беспечность его относительно внутреннего управления армии, — говорит один из современников, — привела его в расстройство до такой степени, что иногда не знали расположения некоторых полков. Главная квартира походила на городскую площадь, наполненную вестовщиками. По доброте души своей, он не воспрещал к себе свободного доступа никому. Комната его наполнена была всегда праздными офицерами, которые разглашали сведения о всех делах, даже и самых секретных; по этой причине, как бы тайно ни было дано повеление графу, оно немедленно делалось всем известным»… Современники готовы были исключительно этой «беспечностью» объяснять поражения под Люценом и Бауценом. Витгенштейн был заменен Барклаем. Ред.
В «Русском Архиве» (1876 г., № 8) напечатано любопытное письмо «Середининской станицы казака Ермолая Гаврильевича к атаману своему Матвею Ивановичу». Письмо это прекрасно объясняет причину любви казаков к своему атаману. Платов был человек совершенно некультурный по своим воззрениям и предрассудкам очень близкий к рядовому донцу. Это и объединяло начальника и подчиненного. «Отец ты наш, Матвей Иванович! — начинает свое письмо казак. — Давно мы от тебя, отца, грамотки не видели; уж не гневен ли ты, родимый наш!.. Есть у нас горюшко, хоть не горе, а лишь смех один. Наш Макар Федорыч ездил с Дона в ближнюю губернию и привез нам весть, что в каких-то басурманских бумагах писано, что дивится хранц, как мы, мужики простые с бородами и в кафтанах долгополых, завсегда ему ребра перессчитываем»… После довольно длинных и наивных рассуждений по этому поводу, казак заключает: «Не прогневайся, отец Матвей Иванович, что пишу к тебе такую речь простую, казацкую! Все мы знаем, отец батюшка, что и ты изволишь носить на твоей груди богатырской корешки от твоего сада зеленого. Корешки ведь с Дона-тихого, а мы там с тобой родилися. Эх, бывало, во чужой земли приключится немочь лютая; разведешь щепоть земли Дона-батюшки в воде свежей, выпьешь — как ни в чем не был!.. Ты, отец наш, ты наш батюшка, любишь Русь и любишь Дон-святой! Ведь мы ведаем все, что ты ни делаешь; знаем мы, что нет ни гонца, ни посла от вас, чтобы ему ты не приказывал: „поклонись Дону Ивановичу; ты напейся за меня воды его, ты скажи, что казаки его служат верою и правдою!“ А ведь это-то нам, батюшка, слаще меда, слаще сахара». Любопытно, что этот «гунн», по отзыву Свербеева, получил от Оксфордского университета звание «доктора прав».
Деятельность Платова вызвала, однако, нарекания в 1812 г. и прежде всего со стороны Барклая-де-Толли. Последний был недоволен «беспечностью» и «нераспорядительностью» Платова, как начальника ариергарда русских войск. После соединения армии под Смоленском Барклай писал 22 июля императору Александру:
«Генерал Платов, в качестве начальника иррегулярных войск, поставлен на слишком высокую степень, не имея достаточно благородства в характере, чтобы соответствовать своему положению. Он эгоист и сделался сибаритом до высшей степени… было бы величайшим счастьем для войск… если бы вы нашли возможным под каким-нибудь предлогом… При этом можно было возвесть его в графское достоинство, чего он желает более всего на свете. Его бездеятельность такова, что я должен отряжать к нему моих адъютантов, чтобы кто-нибудь из них находился при нем, или на его аванпостах, для того, чтобы быть уверенным, что мои предписания будут исполнены». Александр согласился… Официально Барклай дал самый лестный отзыв о Платове (очевидно, чтобы наградить его графским титулом): «Его примерная храбрость, благоразумные распоряжения и отличное в военном деле искусство обеспечивали все движения наши, удерживали превосходнейшие силы неприятеля»…
Место Платова занял Коновницын: «он доставил армии несравненно больше спокойствия, нежели прежде атаман Платов», замечает Ермолов. Ермолов в своей оценке всецело примыкает к отзыву Барклая. «Атаман Платов, — пишет он, — не раз уже был замечаем нерадиво исполняющим свои обязанности, а кн. Багратион сказывал мне, что, когда он находился с ним при отступлении из Литвы, он изыскивал способ возбуждать его к предприимчивости и деятельности чрезвычайной, проведав неодолимое его желание быть графом»… «Мне, — добавляет Ермолов, — причина недеятельности его, кажется, — просто незнание его распоряжения разного рода регулярными войсками, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков, решительным и смелым, не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно. Атаман Платов, принадлежа к числу людей весьма умных и отлично проницательных, не мог не видеть, что война 1812 г. в свойствах своих не сравнивается с тем, в которых он более многих других оказал способностей»…
Читать дальше