Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось - Берлин-Москва-Токио

Со страниц послевоенных мемуаров германских, да и большинства иностранных дипломатов Риббентроп предстает человеком неумным, малообразованным, самодовольным, напыщенным, порой грубым и совсем уж не разбирающимся в мировой политике. На него возлагается вся ответственность за подчинение германской дипломатической службы нацистскому диктату и, разумеется, за все ошибки дипломатии Рейха.

Совсем как в мемуарах большинства германских генералов: все победы благодаря нашим талантам, все ошибки из-за «идиота Гитлера».

Трудно не верить трогательному единодушию осведомленных мемуаристов. Кому как не им знать правду?! Однако чем больше читаешь их мемуары, тем больше вопросов остается: а где же вы сами, господа хорошие, были? Почему не возражали? Почему не пытались переубедить шефа (который, заметим, вообще имел склонность поддаваться чужому влиянию)? Почему продолжали служить и не только не отказывались от карьеры и причитающихся благ, но еще и интриговали ради новых постов и наград? Понятно, что вопросы эти по большей части сугубо риторические. Дипломаты предпочитали тихо брюзжать в своих имениях и аристократических клубах, плести заговоры вместе с недовольными из армейских кругов, а иные и вовсе вступали в тайные контакты с иностранными разведками, что, заметим, является государственной изменой. В одном можно безусловно согласиться и с Риббентропом, и с его обличителями – подбирать себе надежных сотрудников рейхсминистр, за единичными исключениями, не умел и так и не научился.

Похоже, в общении Риббентроп был действительно не слишком приятным человеком, любившим театральные эффекты, почет и лесть. Но нас интересует совсем другое – его внешнеполитические концепции и действия, о которых у потомков тоже сложилось весьма превратное представление. Дипломатические историки советской эпохи, как и большинство их зарубежных коллег, категорически отрицали наличие у него сколько-нибудь самостоятельных идей и утверждали, что он был всего лишь «подголоском» фюрера, ссылаясь при этом на его официальные выступления. Ну а что еще можно ожидать от высокопоставленного государственного чиновника в условиях тоталитарного режима?! То же самое говорили за границей и о Молотове, иронически называя его «his master's voice», «голос его хозяина», как в слогане граммофонной компании «Victor». Антони Идена так никто не называет, хотя степень его преданности Черчиллю может вызвать в памяти эмблему той же компании – собачку, заглядывающую в трубу граммофона.

До сих пор нет ни одного исследования «дипломатии Молотова» – более того, даже сама эта проблема всерьез не ставилась. Конечно, в разговорах с иностранными дипломатами Молотов всегда ссылался на правительство, Верховный совет, политбюро как на высшую инстанцию, с которой он обязан согласовывать все свои действия [Относительно самостоятельности действий Молотова в качестве наркома иностранных дел существуют прямо противоположные точки зрения. Если Н.С. Хрущев, при всей сложности их личных отношений, считал Молотова «независимым, самостоятельно рассуждающим» и утверждал, что тот рисковал спорить со Сталиным, то иностранные дипломаты видели в наркоме только исполнителя указаний Сталина, который «не претендовал ни на что другое, кроме как быть послушным инструментом в его руках» (слова советника германского посольства Г. Хильгера, часто общавшегося с Молотовым).]. Однако его помощник В.М. Бережков вспоминал: «Мне приходилось не раз наблюдать, как Молотов нервничал, если какое-то его предложение не встречало одобрения Сталина… Распространенное на Западе мнение о том, будто Молотов не проявлял никакой инициативы и действовал исключительно по подсказке Сталина, представляется неправомерным, так же как и версия о том, что Литвинов вел свою «самостоятельную» политику, которая исчезла после его отстранения… Литвинов по самому малейшему поводу обращался за санкцией в ЦК ВКП(б), то есть фактически к Молотову, курировавшему внешнюю политику. Как нарком иностранных дел Молотов пользовался большей самостоятельностью, быть может, и потому, что постоянно общался со Сталиным, имея, таким образом, возможность как бы между делом согласовать с ним тот или иной вопрос… По моим наблюдениям, Молотов во многих случаях брал на себя ответственность». [153]

Отступление о Молотове здесь не случайно. Во-первых, именно ему пришлось общаться с Риббентропом в критические моменты истории так и несостоявшейся евразийской «оси». Во-вторых, в сложившейся репутации Молотова немало общего с Риббентропом (занятная деталь: мемуаристы уверяют, что у обоих начисто отсутствовало чувство юмора). Наконец, схожим было и их положение при диктаторах – вроде бы советника и чуть ли не друга, мнением которого дорожат, но которому часто не следуют. И Сталин, и Гитлер не любили дипломатов и не верили им (своим в том числе), а потому всегда оставляли последнее слово за собой. Однако это не значит, что у Молотова и Риббентропа не было своих взглядов на внешнюю политику и что все их действия зависели от воли Хозяина.