Олег Попцов - Хроника времён 'царя Бориса'

- Ну что вы все твердите, августовский путч, августовский путч... Да ничего, по сути, и не было! Это все равно что на футбольном матче одна из команд не явилась, а другой, прибывшей, записали два победных очка.

Мы ещё вернемся к послеавгустовским событиям. Но есть частности, которые в полной мере могут передать драматизм этих роковых дней.

В ночь с 20-го на 21-е, самую тревожную ночь, я оказался в кабинете Ельцина. Я сказал ему, что единственной радиокомпанией, прорвавшейся в эфир, является "Эхо Москвы". Это очевидное упущение ГКЧП, и мы должны быть готовы, что они опомнятся и в скором времени прикроют и эту станцию. Так и случилось.

Надо искать себя, делать свой собственный прорыв. И нам это удалось мы вышли в телевизионный эфир "из подполья". После 24.00 на орбиты - Урал, Сибирь, Дальний Восток. Это была первая правдивая информация, которая прорвалась в эфир, о событиях, происходящих в Москве, - 35 минут правды. Мы вышли в эфир нелегально, с Ямского поля.

Накануне Кравченко долго пытал специалистов: в полной ли мере блокировано Российское телевидение и нет ли какой-либо щели, незадействованного канала, через который они могут прорваться в эфир. Сотрудники заверили, что Гостелерадио и Министерство связи контролируют ситуацию. К августу мы уже успели проложить коммуникации, которые ещё не были зафиксированы никакими техническими, правоохранительными или иными органами.

О нашем выходе знали, помимо нас, два человека. Валентин Лазуткин, в то время первый заместитель председателя Гостелерадио СССР, он был тогда нашим негласным союзником. Афишировать дружбу с нами было опасно да и неразумно. Именно от него Кравченко мог узнать о нашей домашней заготовке не узнал. Скорее всего, позиция Лазуткина - умолчать - не позволила сделать Валентину Горохову (как руководитель технического центра "Останкино" он знал о нашем замысле) никаких необдуманных шагов. Таким образом эти два человека стали "сообщниками эфирного бунта Российского телевидения". Они рисковали. В тот момент они были на солнечной стороне. Тем значимее их поступок и наша признательность коллегам.

Глава X

НЕТ ХУДА БЕЗ ДОБРА

У ПОГОДЫ СВОЙ РЕЗОН

То, чего не сделали ведущие республики: Украина, Казахстан, Белоруссия, - сделали ведущие страны Запада. Они решительно и даже категорично, устами своих руководителей, поддержали позицию Ельцина. Вообще Америка в событиях 19-21 августа 1991 года сыграла индивидуальную и значительную роль. Тактической неудобностью для путчистов были не только действия Бориса Ельцина, но и тот факт, что парламент России расположен практически напротив американского посольства, следовательно, все, что происходило вокруг Белого дома, можно сказать, происходило почти на территории американского посольства. И не человеческих толп и жертв боялись Крючков и Пуго, боялись беспощадного и громкого свидетельства Запада, боялись и не могли не бояться экономического и политического демарша Америки. Путчисты были приговорены называть себя продолжателями реформ. Мировой скандал вокруг событий имел бы не разовые последствия - разрыв отношений, экономическое эмбарго, отвернувшуюся Европу и самоутешение путчистов, высказанное на заседании правительства: "Полгода подуются на нас, а затем признают. Куда им деваться. Союз есть Союз". Звучит неубедительно. СССР не Гаити. Мировой скандал, при крайней персональной политической неустойчивости субъектов переворота, отсутствии общественного авторитета, практически давал им, в лучшем случае, двухмесячное существование.

Позиция президента Буша, который позвонил первым, а затем Мейджора, Франсуа Миттерана, Коля, конечно же, придала уверенности Ельцину. Безусловно, барометром положительных перемен в Союзе для Запада был Горбачев. Это невероятное несоответствие авторитета внутри страны и вне её пределов в конечном счете погубило экс-президента. Но в тот момент не судьба демократии взволновала американцев, не симпатии к неулыбчивому Ельцину, который только "забрезжил" на внешнеполитическом горизонте, а отстранение от власти Горбачева, который в понимании Запада был гарантом позитивных перемен в Союзе. И то, что Ельцин, о котором Горбачев на Западе не сказал ни одного доброго слова, главный политический противник экс-президента, вопреки привычной политической фабуле не возрадовался свержению конкурента, а протянул плененному экс-президенту руку помощи, как бы восстановил в правах своего противника, позволило заговорить о благородстве Ельцина, его чуждости меркантильным политическим интересам. Уже никто не видел в нем авантюрного политика, а все заговорили о Ельцине как о непреклонном демократе. В ту ночь Ельцин стал значимой фигурой и гарантом демократических свобод в западном понимании.