Мэри Рено - Тезей (другой вариант перевода)

Я подошел к ее комнате, постучал в наружную дверь... Никто не ответил. Вошел в свою и попробовал дверь между нами - тоже заперто... Крикнул ей, чтоб открыла... В ответ - тишина. Я прислушался и чую - тишина дышит... Наружная дверь, та была крепкая; а эта так - одно название... Я ее скоро открыл.

Комната была пуста, но огляделся получше - куча платьев дрожит. Я порылся в них, выволок ее оттуда... Она валялась у меня в ногах, пресмыкалась, умоляла... Как рабыня, я подумал, как лживая рабыня - и это дочь тысячелетней династии!.. А на ее горле еще были следы его пальцев. Я схватил ее за это горло, чтобы оттолкнуть от себя. Пожалуй, я и не знал, что задушу ее, пока не увидел ее глаз - и того ожидания в них. Она сама подсказала мне свою участь.

Умирала она трудно. Я думал, что давно уже конец, и отпустил - она зашевелилась снова... Наконец я ее бросил, и она уже больше не двигалась еще один узел среди кучи платьев и прочей рухляди, пахнувшей Критом... И тогда я подумал: "Неужто ее ложь останется жить после нее? Всегда находятся люди, которые рады верить худшему. Надо было, чтобы она сначала принесла свидетельство перед народом. Я опять его подвел!.. " "Ну нет, - говорю, вслух сказал... - Клянусь Зевсом, она даже теперь скажет свое слово за Ипполита! Живая или мертвая, она восстановит честь моего сына. "

В комнате были чернила и бумага, а я могу писать по-критски... Писал я мелко, как женщина; здесь, в Трезене, этого было достаточно.

"Я оклеветала Ипполита, чтобы спрятать свой позор. Я просила его, он отказался. Жизнь стала мне нестерпима. "

Лентой из ее платьев я привязал эту записку к ее ладони... И пока делал это - увидел, как белы и нежны ее руки, как округлы и упруги груди... Вспомнил, какие тяжелые были у него глаза по утрам, как он скитался целыми днями, как возвращался домой смертельно уставший... Ему было тяжко бороться?.. Ну что ж, только трудная борьба заслуживает венка. Ладно, он по крайней мере отомщен.

Я сделал из пояса петлю и привязал ее к простыне, завязанной на балке под потолком... Когда она уже висела - перевернул стул, на котором стоял у нее под ногами... А потом пошел вниз звать людей, чтобы они посмотрели, как я взломал дверь и что за ней нашел.

В Трезене его имя в почете... Оно даже становится священным: девушки каждый год приносят жертвы на его могиле и стригут себе волосы... А я сделал для него что мог. Быть может, это не то, что он попросил бы, если бы мог сказать перед смертью... Но человек - всего лишь человек; и может дать лишь то, что есть у него.

4

СКИРОС

Всё это держится в памяти так ясно, будто было вчера. Вот что вчера было - не помню... В какое лето после того поразил меня бог? Во второе, третье?.. Знаю, что я был в море с Пирифом. Ведь человек должен где-то быть, пока ходит под солнцем.

Мы тогда увидели на горизонте мелийских пиратов, уходивших с добычей, и бросились за ними в погоню, чтоб отбить ее. И вроде бы помню, что они уже были близко... Тут голова закружилась, в глазах потемнело... А когда я их открыл - была ночь, я лежал на нарах в крестьянском доме, слышался женский говор... И двое из моих людей, склонившись надо мной, призывали остальных в свидетели; они, мол, говорили, что я не умер, и вот - пожалуйста! - глаза открыл...

Они все кинулись спрашивать, как я себя чувствую; но когда я попытался ответить, половина рта оказалась неподвижной и речь была косноязычной, словно у пьяного; а пошевелился - слушалась только правая сторона. Я потянулся правой рукой пощупать левую - правая, казалось, взяла руку трупа, а левая не чувствовала ничего.

Мои люди рассказали мне, что корабли еще не сошлись, когда я рухнул точно мертвый - как раз в тот момент, как закричал свой боевой клич. Было уже слишком поздно, чтобы избежать боя, и бой был жесток... С обеих сторон так много было убитых, что победителей там не оказалось, и оставшиеся корабли разошлись в море. Спросил про Пирифа - мне сказали, что его корабль был протаранен и пошел ко дну со всей командой... Я воспринял это спокойно, как нечто маловажное...

Моя команда тоже почти вся была перебита и утонула; осталось всего двенадцать человек, которые были со мной в хижине. Они вынесли мое тело с корабля и собирались завернуть его и нести домой хоронить - и уже складывали парус, на котором я лежал, - и тут заметили, что я еще жив. Искали на мне рану - не нашли... И вообще, сказали, я упал раньше, чем оружие пошло в ход.

Крестьянки напоили меня молоком с ложки, вытерли мне лицо... Я приказал всем выйти и долго лежал в раздумье.