Дэвид Кинг - Битва дипломатов, или Вена, 1814

Талейран написал проект декларации, чтобы представить его на заседании 13 марта. До того как выехать из дворца Кауница, он наказал своим дипломатам:

«Ждите моего возвращения возле окон дворца. Если я преуспею, вы увидите в руках у меня документ, от которого будет зависеть судьба Франции и всей Европы».

В тексте, подготовленном Талейраном, Наполеон объявлялся «диким зверем», а Европа призывалась избавить мир от этого «бандита». Талейран писал, что «любые меры, применимые против разбойников, применимы и против него».

Историки часто представляют дело так, будто объявление Наполеона человеком вне закона было неизбежно и оправданно. Однако не все тогда были согласны с Талейраном. Меттерних, зачитавший проект, сразу же выразил свои сомнения. Следует ли употреблять такие слова, как «дикий зверь», «бандит», в отношении зятя императора Франца? Веллингтон тоже посчитал терминологию неадекватной. Он не питал никаких симпатий к Наполеону, но ему не хотелось выступать в роли поборника человекоубийства. Посланники спорили весь вечер и до полуночи, когда, по описанию Гумбольдта, двадцать делегатов дошли до того, что одновременно старались перекричать друг друга. Дискуссия утихла, когда Меттерних предложил более сдержанный вариант декларации, с которым согласился и Талейран.

В новом тексте, подготовленном неутомимым Генцем, Наполеон тем не менее тоже объявлялся человеком вне закона, нагло нарушившим все прежние договоренности. Наполеон, указывалось в документе, лишил себя права на защиту закона и продемонстрировал всей планете, что «при нем невозможны мир и покой народов».

Несмотря на более ровный тон, декларация все-таки вызвала скандал. Подписали ее лишь восемь держав, те же члены «комитета восьми». Остальные участники конгресса были исключены из процесса принятия совместного заявления. Короля Дании, короля Баварии, да и многих других высокопоставленных делегатов, не только не пригласили на совещание, но даже не консультировались с ними.

Вне конференции резкой критике подверглись два положения декларации. В одном из них заявлялось, что Наполеон «лишился права на само существование», в другом говорилось буквально следующее:

«Державы провозглашают, что Наполеон Бонапарт поставил себя вне человечества и, как враг и возмутитель мира на земле, должен предстать перед народным правосудием (vindicte publique)».

Некоторые газеты, сообщая о декларации, перевели слова vindicte publique как «народное мщение», а не «народное правосудие» или хотя бы «преследование», на чем настаивал Меттерних, лучше знавший французский язык. Что касается «лишения права на само существование», то и в данном случае речь шла о его правовом статусе, хотя, конечно, такая формулировка давала редакторам широкий простор для толкований. Но дело было сделано. Извращенные интерпретации появились в печати, и критики нашли новый повод для наскоков на конгресс. Теперь миротворцев обвиняли в том, что они «подставили Бонапарта под кинжалы убийц».

Нападали, конечно, больше всего на Веллингтона и британскую делегацию: в конце концов, именно они представляли страну с действенным парламентом, сильной оппозиционной партией и относительно свободной прессой. Один из лидеров оппозиции, Сэмюэл Уайтбред, выражал не только свое мнение, когда называл декларацию «мстительной», «отвратительной», ставящей Наполеона вне закона и поощряющей его убийство, в то время как истинными виновниками являются Бурбоны, нарушившие свои обязательства перед ним. Веллингтона поносили почти ежедневно. Талейран мог спать спокойно. Он привык выслушивать и худшие обвинения.

В действительности Талейран с удовольствием поставил свою подпись под документом — он достиг своей цели. Объявляя Наполеона вне закона, декларация сделала его главной мишенью для ненависти европейцев, а не французский народ, и, кроме того, как считал Талейран, она «лишала уверенности предателей и придавала мужества тем, кто верен долгу». В письме королю Людовику Талейран превознес до небес декларацию, которую сам же инициировал: «Заявление очень большой силы; никогда еще не принимался столь весомый и значимый документ, подписанный всеми сюзеренами Европы».

На самом деле в истории это был первый случай, когда государства объявляли войну одному человеку. Талейран вернулся в посольство поздно вечером, размахивая экземпляром декларации, подписанной и засвидетельствованной печатями красного и черного цвета. Дипломаты во дворце Кауница встретили его с восторгом. «Полагаю, что нам удалось сделать невозможное», — добавил Талейран в письме королю.