Андрей Губин - Молоко волчицы

В светлой трехкомнатной квартире нарядно и просто, по стенам вьются цветы, полированная, до тошноты однообразная, но для Марии и Спиридона модная, дорогая мебель и, конечно, пианино, приемник, телевизор, холодильник, телефон и даже картины, содержание которых старым казакам неясно, сколь ни тщились они разобрать пестрые мазки.

За рюмкой Спиридону пришла в голову странная фантазия. Он вспомнил, что здесь, где стоит дом, он в детстве пас телят, на зеленых буграх, и любил лежа смотреть в небо, в близкие клочья пышных облаков. Думал ли он тогда, что там, в синеве, в облаках будет теперь стоять их пиршественный стол, на седьмом этаже… Боже мой, вот куда они забрались с Марией — в синь, в облака… Только нет уже под ними тех бугров зеленых, телят и одуванчикового запаха детства. Да и вся гряда бугров за станицей бывала по весне алым ковром лазориков, подсвеченным от самой земли алой же земляникой. Теперь там железобетонные дома, трубы, кабели, асфальт.

Из гостей Спиридон поехал не домой, а в город, после вина захотелось соленой минеральной воды из холодного источника.

Вечернее солнце заливало в парке бюветы алебастровой белизны, вечнозеленые туи, красные камни, клумбы, аллеи, посыпанные морской ракушкой, как драгоценным жемчугом.

Вздрогнул, еще не поняв, что произошло. Спустя мгновенье увидел: среди девушек с челками, в коротеньких юбках, среди парней в стильных брючках в обтяжку, среди разных, но объединенных чем-то общим лиц и фигур, шел смуглый человек, посеребренный временем, с горделивой посадкой плеч и головы. На сухом бледноватом лице чуть горбился крупный нос, темнели короткие усы. Под высоким лбом тяжелые, светлые глаза. Одет в кожаную куртку, плотно облегающую могучую спину, военные галифе и блестящие сапоги. На голове рыжего курпея кубанка с алым верхом.

Спиридону вспомнились щеголи офицеры, как Антон Синенкин. Казак. Он выделялся так разительно, что на него оглядывались. Заложив за спину руки с большими от работы пальцами, шел он не спеша, не замечая людей, будто виделись ему здесь камыши, кислая речушка и чудесные кони предков, открывшие соленые воды.

Спиридон долго смотрел ему вслед — вроде ненашенский, но решил догнать незнакомца. Экскурсия заслонила казака. Когда Спиридон пробрался сквозь многочисленную толпу, его уже не было. Люди шли парами, группами, в одиночку. Спиридон обошел все аллеи, но казак исчез, как призрак первого поселенца, обходящего свои владения.

Был чудный пурпурный вечер, пылали облака. Спиридон суеверно посмотрел на закат — не туда ли ушел казак, в царство пламенно угасающей зари?

Пришло время умирать и Спиридону. Вернувшись домой, опять захворал. Он пытался перебороть немочь старым рецептом — не ложился, но чуял, хватит его ненадолго. И пошел проститься с Михеем.

У обелиска, под которым задремал брат, Спиридону вспомнились слова Михея, и он сказал багряной могиле в гранитной броне:

— Помнишь, Минька, приехать обещался? Уже пора подниматься тебе, а то не узнаешь станицу, и захватывай своих дружков Дениса, Антона…

Послушал ответный лепет огненно-алых цветов и добавил:

— Не узнаете и проскочите мимо станицы, красная кавалерия…

После тяжелого сердечного приступа Спиридона отвезли в больницу. Из крайкома партии в город позвонила Крастерра Анатольевна Васнецова, просила привлечь к лечению Есаулова лучших профессоров. Спиридон лежал в веселой палате инвалидов войны, играл в шахматы, принимал лекарства, строил каверзы врачам. Часами сидел у окна, глядел на Гриву Снега, обнимал глазами милые балки и взгорья — и грустил, и угасал беспричинно.

В больнице его навещали родные и знакомые. Они шли и во внеурочное время, их не пускали, Спиридон горячился, напоминал, что он полковник. Главный врач, старик, знаменитый хирург, жестко ответил ему:

— Здесь нет полковников, депутатов, кандидатов — здесь есть больные.

С утра Спиридон Васильевич репетился — бабка должна прийти с одежей на выписку, врачи разрешили, ему полегчало, да и гости какие-то из военкомата должны быть. И действительно, в палату вошел плечистый военный в куцем халате поверх морской формы. Пришел проведать деда еще один дальний родственник по матери, Николай Афанасьевич Мирный, капитан второго ранга.

— Мирный, Николай, — сказал он, угадав чутьем Спиридона.

— Здорово, Николай, — растроганно поздоровался дед с капитаном. Орел! Вот… вылитый дед! — а какой дед, уже сказать не мог.