Юлиан Семенов - Горение (полностью)

Лежинский согласился.

Угостив бывшего каменщика сигарой, Гартинг сказал прямо:

- Помимо научных занятий, коим я предан в первую голову, Мечислав Адольфович, мне приходится выполнять ряд заданий, связанных с практикой дипломатической разведки. Не согласились бы помогать мне?

- Не понимаю! - у Лежинского глаза на лоб полезли. - С какой разведкой? О чем вы?

- О том самом. Разведка - моя страсть, а наука, кантовская философия, скорей ее психологическая суть, приложимая к вопросам техники, - работа. "Все смешалось в бедной голове моей", - улыбнулся Гартинг. - Сто рублей в месяц я могу вам платить. Данные, которые меня интересуют, относятся к сфере ваших занятий: социал-демократия Польши, интерес, который проявляет к ней венский кабинет, с одной стороны, и двор кайзера - с другой.

Работал Гартинг виртуозно: он рисовал картину, захватывавшую дух, ставил задачу широкую, политическую, которая сразу-то и не ранит человека, защищает его от того, чтобы внутри себя близко увидеть страшное слово "предательство". Пусть человек сначала посчитает себя политиком, пусть. Важно, чтоб первые данные от него легли в сейф. Потом - просто, как по нотам: "Коготок увяз всей птичке пропасть". И рифмы бы вроде нет, корявая рифма, а сколько смысла в народной мудрости сокрыто?!

- А почему вы, собственно, решились внести мне такое предложение? спросил Лежинский. - Я ведь откажусь, Аркадий Михайлович.

- Нет. - Гартинг покачал головой. - Не откажетесь. Смысла нет. Я ж не в провокаторы вас зову, не к унизительному осведомительству. Я зову вас в дипломатию, без которой нельзя стать политиком. А вы - политик, прирожденный политик. Я прочитал стенографический отчет вашей речи во время реферата Каутского. Прекрасно! На вас кое-кто шикал. Еще лучше! С каких углов? Кто? Какие интересы стоят за этими шикунами?

- Ваши, - заметил Лежинский, - чьи ж еще...

- Отнюдь. Вы неправы, Мечислав Адольфович, сугубо неправы. "Ваши" - это понятие собирательное, то есть расчленяемое. Думаете, я не рассуждаю о будущем? Ого! Еще как рассуждаю! Считаете, что мое рассуждение идет в понтан с петербургскими рассуждениями? Ни в коем случае. Естественно, в столице есть люди, которые думают, как я, - иначе б не сидеть мне здесь. Но их пока мало. Растут еще только те, с которыми моим детям и вам - я-то свое пожил предстоит принять бремя ответственности за судьбу России. Поверьте слову, помочь прогрессу в стране может эволюция - все иное обречено на варварство и отсталость. Лучше помогать, состоя в наших рядах, чем дразнить медведя, как это делают большевисты, эсеры, ваши друзья польские эсдеки. Да, да, именно так: медведь терпит-терпит, а потом как поднимется на задние лапы, как шварканет когтями по мордасам - костей не соберете! Я приглашаю вас, социал-демократа, в наши ряды, и я знаю, на что иду: семя неистребимо, и линию вы будете гнуть свою - а она у вас, при всех шараханьях - разумная, справедливая. То-то и оно. Кто больше рискует - не знаю, но позволю высказать предположение, что больше рискую я.

- Вы, случаем, не тайный эсер? - поинтересовался Лежинский.

- Нет. В них слишком много открытого блеска, бравады, риска. А я чту риск выверенный, оправданный. Нет, скорее меня можно причислить к либералам: я думаю о России как патриот, состоящий в рядах тех, кто г о т о в принять на себя бремя. Да и вы готовы - по глазам вижу.

Рукопожатием-то они обменялись, но что-то такое мелькнуло в глазах Лежинского, что подвигло Аркадия Михайловича сделать запрос в Варшавское охранное отделение.

И запрос этот попал к Шевякову. Как и все чины Департамента полиции, Шевяков к "берлинскому деятелю" относился с глухим недоброжелательством, в подоплеке которого было извечное человеческое чувство - зависть: "Везет латышу проклятому, триста рублей каждый месяц и жилье за казенный счет". (О том, что Гартинг из евреев, знали лишь Рачковский и Плеве - от остальных, особенно от особ царской фамилии, этот досадный факт тщательно скрывали: неловко могло получиться, если б император узнал, что охранял его в Пруссии жид порхатый, хоть и принявший православие.)

Шевяков самолично собрал все материалы, какие были на Лежинского, и увидел, что человек этот - недюжинный, умный, отменно храбрый, облеченный доверием партии. Знаком он был со всем руководством, знала его, естественно, и Гуровская.

Агент Шевякова был отправлен в Берлин, повстречался с Еленой Казимировной и привез в Варшаву подробный доклад, из коего следовало, что Лежинского, который лишь в последние недели начал шататься по пивным заведениям, денно и нощно "пасут" люди Гартинга, а тот зазря ничего не делает - всегда в свою выгоду.