Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Допустим, вы победили, - сказал Николаев, - допустим, хотя я в это не верю и молю господа, чтобы этого не было. Я за первую половину социал-демократической программы: я - за буржуазно-демократическое, но я, как понимаете, против революционно-пролетарского.

- Это я понимаю.

- Вы сейчас можете стать тем тараном, который пробьет нужную мне брешь. Но, повторяю, допустим, случилось невозможное и вы победили. Что тогда? Меня на гильотину?

- Кто вы по профессии?

- Как - кто? Путеец.

- Дадим чин начальника железной дороги, - сказал Дзержинский, - право, дадим.

Николаев открыл чековую книжку, написал сумму, протянул Дзержинскому:

- Можете не возвращать. Или уж когда победите... Феликс Эдмундович, умный вы и хороший человек, нас всех ждет хаос и гибель, гибель и хаос. И ничего с этим грядущим не поделаешь, ибо Россия ни вами, ни мною понята быть не может чертовски странная страна, в ней какие-то загогулины сокрыты, перекатываются незримо - хвать! - ан нет, выскользнули! Поразительно, знаете ли, государство пухнет, а народ слабеет. Государь боится, не хочет позволить русским осознать свою ответственность за страну, он хочет все движение, всякую мысль и деяние подчинить себе как выразителю идеи государственности - в этом беда.

- He его. Ваша. Национальный мистицизм в себе таит блеск и детскость, заметил Дзержинский. - А вы этим блеском прельстились - удобно: за тебя выдумали, сформулировали, пропечатали - прикрывайся на здоровье!

- Ну мистицизм, ну верно. Так разве не правда?

- Конечно, нет. Станете вы хозяином промышленной империи, настроите железных дорог на Востоке и Западе - тоже всё будете под себя подминать и придумаете - а может, кто другой, у вас на это времени не будет, делом надо будет ворочать, - некую концепцию оправдания промышленного централизма.

- Что предложите взамен?

- Вы нашу литературу читаете? Каутского, Люксембург, Ленина, Плеханова?

- Так они рассматривают Россию как сообщество мыслящих! А где вы их видели у нас?! Или уж берите все в свои руки поскорее и начинайте: иначе погибнет держава, к чертям собачьим погибнет, скатится в разряд третьесортных - это после Пушкина-то и Достоевского, а?!

В дверь постучались. Дзержинский ответил:

- Пожалуйста.

Вошла толстенькая немочка с пакетом.

- Это белье для госпожи, - извинилась она, - я не знала, что у госпожи гости.

- Какое белье? - не сразу понял Дзержинский.

- Три дня назад госпожа давала свое белье в стирку.

- Спасибо, - ответил Дзержинский, потом вдруг нахмурился и переспросил: Когда вам отдавала белье госпожа?

- Три дня назад, - ответила служанка. - Когда госпожа вернулась из Парижа.

- В Париж госпожа уехала недели две назад? - вопрошающе уточнил Дзержинский.

- Нет, - ответила служанка, - десять дней назад. А вернувшись, сразу же попросила взять в стирку белье...

Когда дверь затворилась, Дзержинский поднялся и спросил:

- У вас курить ничего нет?

Николаев удивился:

- Вы, сколько помню, почти не курили.

- Хорошо помните.

- Так и не курите, не надо. Пошли ужинать лучше, а? Вкусно угощу.

- Джон Иванович по-прежнему в добром здравии? - словно бы не слыша Николаева, спросил Дзержинский. - Все такой же веселый?

- А чего ему горевать? Россия с япошками завязла, родине его от этого выгода, дивиденды будут, а он деньги в калифорнийском банке держит, хоть помирать собирается при мне.

- Как вы думаете, он согласится выполнить мою просьбу?

...Гуровская вернулась сразу, как только вышел Николаев. Было поздно, и Гартинг, казалось ей, не должен прийти сейчас, да и Дзержинский, видимо, сразу откланяется.

- Ну, все хорошо? - спросила она. - Я, по правде, не хотела вам мешать, потому и ушла.

- Напрасно вы это, - сказал Дзержинский. - Право, напрасно. Тем более что путного разговора у меня не вышло.

- Кто этот господин?

- Эсер-боевик. Готовит крупную экспроприацию в Варшаве.

- Видимо, не женевский?

- Да. Он все больше в Лондоне или России. Можно я позвоню?

- Конечно, пожалуйста...

Гуровская вышла в другую комнату. Дзержинский проводил ее задумчивым взглядом, назвал телефонистке номер, потом чуть прижал пальцем рычаг, чтоб отбой был, и сказал:

- Николай? Это я. Через три дня, с московским поездом, в четвертом купе первого класса поедет дядя с багажом. Пусть его встретят на границе. Его узнают: он в красной шапочке с помпоном, плохо говорит по-русски. Он передаст красный баул Станиславу. До встречи.

Гуровская появилась через мгновенье после того, как Дзержинский положил трубку.