Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Чаю хотите? - спросила она.

Дзержинский оглядел ее фигуру, лицо; вымученно улыбнулся и ответил:

- Спасибо. Я пойду. У меня что-то голова кружится.

- Так вот и надо чаю, обязательно стакан крепкого чая. Я сейчас, мигом кликну!

Дзержинский не мог подняться с кресла - его давила тяжесть: он ни разу в жизни не видал провокатора так близко.

(Когда жандармы провели по перрону Джона Ивановича, а следом носильщик поволок огромный красный баул, "Пробощ" вспрыгнул в вагон и, прилипнув к окну, тяжело засмалил папиросу.)

Дзержинский аккуратно сложил телеграмму "Пробоща", сообщавшую о задержании Джона Скотта, спрятал ее в карман и задумчиво посмотрел на Розу Люксембург, собравшую актив польских социал-демократов в Берлине.

- Вот так, - сказал Дзержинский. - Теперь понятно, от кого шли провалы в Варшаве и Лодзи. Понятно, кто погубил Мацея Грыбаса.

- Случайность исключена?

- Сотая доля вероятия, - ответил Дзержинский. - Она знала Грыбаса и, к счастью, никогда не встречала Каспшака. Может быть, поэтому Каспшак продолжает работу.

- Предложения, товарищи? - спросила Люксембург. - Какие предложения?

- Роза, - поднялся бородатый, седой - один из "стариков". - В Лодзи, Петракове и Варшаве повешены семь человек. Начинается суд над Мацеем. Наш ответ сатрапам может быть одним: казнь провокатора.

Дзержинский прикрыл веки пальцами - было видно, как они подрагивали.

- Роза, - член Главного правления был быстр, нервен - ноздри трепыхали, товарищи. Событие это чрезвычайное. "Птаха", которую мы все знали, которой помогали, готовили к экзаменам, кормили...

- Это словопрения, - перебила Люксембург. - Прошу по существу вопроса.

- Это не словопрения! Это сердце мое!

- И это словопрения, - так же сухо перебила Люксембург.

- Хорошо. Я - за немедленный партийный суд.

- Следующий?

- Суд.

- Пожалуйста, ты?

- Казнь.

- Ты?

- Казнь.

- Юзеф?

Дзержинский тяжело поднял покрасневшие веки, поднялся.

- Я против.

- Мотивация? - по-прежнему бесстрастно осведомилась Люксембург.

- Когда меня спросили: "Случайность исключена?", я ответил: "Сотая доля вероятия".

В комнате было тихо, и тишина была давящей, ожидающей, готовой вот-вот смениться всеобщим шумом. Дзержинский чувствовал это и медлил специально, чтобы заставить товарищей не столько себя слушать, сколько принять его точку зрения или уж во всяком случае не сразу отвергать ее.

- Мы уподобимся социалистам, - продолжал Дзержинский, заставляя себя говорить тихо и медленно. Он понимал, что если даст волю порыву - разыграются страсти, и он вынужден будет подчиниться воле большинства. - Суды, слежки, казни, кровь, террор - не наш метод. Если Гуровская провокатор "идейный", если она сама пришла - это одно дело, но коли юную девушку сломали, вынудили жандармы? Надо же думать реально - до тех пор, пока существуем мы, будет существовать охранка. Может быть, целесообразней быть воспитателями, чем карателями? Может быть, следует беспощадно и методично к а р а т ь тех, кто есть главное зло, - охранку? Я не убежден, что бывший народоволец Лев Тихомиров сам с т а л нынешним монархистом Тихомировым, - его к этому п р и в е л и. А жил он в Швейцарии. Кто привел? Каким образом? Сломали? На чем? Если мы убедимся до конца, что Гуровская служит охранке, наш долг заключается в том, чтобы дать ей возможность принести покаяние, открыв нам всю правду о своем падении. Если она откажется от этого - тогда мы публично оповестим о ее провокаторстве в социал-демократической прессе мира.

- Какими доказательствами это будет подтверждено? - осведомилась Люксембург.

- Неопровержимыми.

- У тебя есть такая возможность?

- Возможности пока нет, но я ее заполучу.

- Каким образом?

- Я начну и г р у.

- С кем?

- С заграничной русской агентурой, - ответил Дзержинский, как бы давая понять, что подробнее говорить он не готов.

- Товарищи, прежде чем приступим к голосованию, угодно ли будет выслушать мое мнение? - после короткой паузы спросила Люксембург. - Я должна согласиться с Юзефом. То, что предлагаете вы, идет от сердца, без раздумий о стратегии, то есть о будущем. То, на чем настаивает Юзеф, есть мнение человека, заглянувшего вперед, в то туманное далеко, что не каждому дано видеть. Юзеф прав: мы не можем повторять тактику наших социалистов или русских эсеров. В этом локальном эпизоде должна проявиться наша позиция - либо таинственный суд, казнь, которая позволит здешней полиции раздуть очередное дело об анархистах и пугать этим массы, либо же открытое, пренебрежительное, свидетельствующее о нашей силе, оповещение в печати: "Такой-то или такая-то состоит сотрудником охранки. Предупреждаем об этом всех товарищей по борьбе". Теперь прошу голосовать...